Чем больше упадет на обнаженную душу ребенка пыльного хлама добра, тем больнее будет вырастать из этого мусора душа, тем холоднее ей будет на ветрах жизни.
Дети – не цветы жизни. Дети – наше возмездие. Самое страшное, потому что оно настигает даже самых «добрых» и «хороших» родителей. Им-то больнее всего. Им-то казалось, что своей добротой они уже оправдали свое существование.
Они не откупились. Самые защищенные добротой души оказываются беззащитными. Приходит прозрение, многие не выдерживают, гибнут в мучениях.
Часто думаю о матери. Не об отце, а о ней. Кто открыл тот проход, сквозь который глядит на меня тусклое солнце воли. Кажется, что это сделала мать. Отец о многом догадывался, да не хотел связываться с этой операцией. Он не знал, как прикоснуться к душе, чтобы вскрывшаяся рана была ужасной, но не смертельной. Человек, живущий с раной, существует до тех пор, пока эта рана раскрыта. Зашей рану – человек умрет (хотя биологически будет существовать). Если рану разорвать вовсе – тоже смерть.
Бабуля Аня и мать - мои «хирурги». Бабуля показала место. Мать сделала в нем надрез.
Что была для меня мать? Человек, знающий мою тайну. Тайна – рана души. Рана, которую мама вскрыла.
Детство – время, когда наносят рану. У диких племен – обряд инициации. Раны покрывают тела детей. Цивилизованные люди должны ранить дитя. Оно завопит от боли. Они же должны держаться вместе с ребенком, до самой смерти. Родители должны нашептывать дитяти: «Ну, что же делать, дорогой мой! Терпи, терпи, родненький. Хотя, честно тебе скажу, я не знаю, зачем эта рана, эта боль, но без нее – не жизнь».
Мама нанесла рану и не отходит от меня. Я различаю ее шепот: «Что же делать, сынок! Терпи. Терпя боль, умирать легче, чем умирать в глупой радости».
Из последних сил мать служит раненому Мише, душа которого, зияющей раной, распахнута пустому мирозданию. Два этих человека бьются рядом с пропастью Мишиного духа. Мише тяжело. Но твердит одно – я не сдамся и не продамся. Буду рисовать неистово, как Филонов. Не для продажи. Для вечности.
Юрка Иванов, окончив МИФИ, попал в команду, которая делала «Буран». Он был в группе, которая рассчитывала для корабля защитный слой. Юра, видевший чудо-корабль в ангаре, говорил, что не может его забыть. В душе родился образ, который не оставляет черное пространство и плывущий в тишине «Буран».
Образ чист и светел. Иванчик почувствовал, в связи с этой холодностью и чистотой, свое несовершенство. Захотелось чистоты космоса. «Ты знаешь, Моляк, - говорил он мне, - показалось, что мне просто не хватает грамоты, знаний. И от моей убогости, в том числе, не стало «Бурана», да и страны не стало».
Юра набросился вновь на учебники. Поступил на математический факультет МГУ, на вечернее отделение, и занимался как проклятый. Пошли разговоры, что он уедет преподавателем в Австралию. Потом разговоры прекратились. Осталась жена Ирина (вторая), трое детей (один от Ирины, а двое от первой жены, один сын приемный). И пошло – квартира, деньги. Нынче Иванчик владеет фирмешкой. Фирмочка производит дубовый паркет для богатых. Сырье Юрчик возит с Дальнего Востока. Видится ли ему «Буран» в холодной пустоте космоса, он мне не сообщает.
Гордый Ларра сильно пьет. Работал экскаваторщиком. А ведь как много читал! Как плакал он над Гуинпленом и Деей!
Седик, собака, жив. У него жена Галя. Есть сын. Седов окончил институт и работает в маленькой строительной фирмочке, которая наводит по конторам евроремонт. Душа его окунулась в пряный рассол эзотерических исканий. Искания он проводит с какими-то перезрелыми девицами. Товарищ довольно активный в этом деле. Меня тоже упорно приобщает.
Мне приходится писать «Заметки на ходу». Надо. Больше некому, как оказалось.