Дежурные по аудитории каждый день убирают помещение. После уборки наступает особая, весьма нестерильная, расхристанная пустота. Ничего нет, а аудитория полна красками, запахами. За окнами - мост лейтенанта Шмидта, Английская набережная, Исаакиевский собор. У плит, на которых разлеглись сфинксы, плещется невская вода. Интерпретация привычных пространств. Но есть интерпретация своеобразных объемов. Они, «задавленные» узкими коридорами, благородными измызганными комнатами, раритетны. Я слышу, как стучат высокие каблучки Карла Брюллова. Маленький росточком, гений семенит по каменным полам. Кажется, проносится тень остробородого, похожего на лису, Репина. А вот чинный, обстоятельный Суриков тяжело поднимается по винтовой лестнице. Культурное пространство - понятие физическое. Екатерина Великая завершала стройку грандиозного здания. Оно - бесподобно. Без него не представить Ленинграда, Россию. Чуткого человека (тем более художника) великие мертвые, чьи голоса, взгляды, прикосновения остались на легендарных поверхностях, «пронимают». Десятки тысяч, сотни, миллионы взмахов кисти - великих и посредственных. Этим дорога Ленинградская Академия. По сравнению с выдающимся памятником, московский «художественный» цех - ничто, пустышка, начальная школа.
Захожу в аудитории. В Ленинграде учащиеся в заляпанных краской серых халатах. В скульптурных мастерских - влажно, тепло. На подставках истекают, будто слезами, глиняные головы, фигурки. Рядом ведерки с водой, тазики, фанерки со свежей глиной, серым пластилином. Ребята - чумазые. Ковыряют, изверги, металлическими скребками истерзанную плоть глины. В Москве скульптурных классов не видал, а в живописных - две-три девочки с лицами обедневших дворянок, оказавшихся заброшенными в ветхих усадьбах с картин Борисова-Мусатова. Пацанов не видно. Даже вьетнамцев. В Ленинграде, внутри здания, есть места для курения. В московских цехах - никакого запаха табака.
М., наконец, дождался нужного человека. Долго говорили о делах в кабинете академика. Когда вышел, предложил сходить в столовку: «Новодевичьи яблоки» и квас забурлили. Проходя мимо аудитории с распахнутыми дверями, М. резко направился внутрь: «Смотри, - говорит, - и это у них класс пластической анатомии!». Убожество, по сравнению со знаменитой ленинградской. В учебном амфитеатре невской Академии есть все, даже чугунная отливка человека без кожи. А скелет лошади? А несколько натуральных человеческих (мужских и женских) скелетов? Не говорю про остовы собак, кошек, существ с тонкими рыбьими костями. Копии всего этого жуткого богатства - жесткие, карандашные, в динамике - развешены по стенам. Много работ М.. Они - классные. Брат - мастер. В Питере пластической анатомией занимались все - от Федотова до Ильи Глазунова. Глазунов, в фильме про себя любимого, бродит по анатомичке, садится за парту, рассказывает. Про многочисленные бюсты античных прямоносых красавцев я и не говорю.
Обведя взором московское заведение со скелетами, тяжело вздохнули: убого, бедно, малосодержательно. В городе «купи-продай» человек разрывается на двух-трех работах. Не сидится на одном месте. денежек охота. До академических ли здесь изысков?