На тренировке шинелей нет. Сапоги тупоносые, кирзовые. Никаких галифе, а брюки - широкие, похожие на монтажные. Но чарующий балет торжественного марша в точности (полукружиями, «припечатыванием» тяжелого сапога по основной оси) повторяют прелесть торжественного шествия воинов с аксельбантами и желтыми поясными ремнями. Показываю на изъеденный временем белый грот у стены в глубине сада. «А имена-то перебили», - с горечью уведомляю я С.П.. Стела в форме четырехгранной пики с фамилиями ненавистных революционеров (по мнению нынешних питекантропов-экстремистов) несет теперь имена махровых реакционеров. «Перебили» имена Бабефа и Поля Лафарга незаметно. Ни дискуссий, ни обсуждений.
Мимо «глазуновского» памятника Митрополиту выходим к Манежу. Через стеклянные двери проходим внутрь здания. Веют теплом конвекторы. Застыла охрана в галстуках, в черном. Ни одного человека. Экспозиция, посвященная юбилею отреставрированного, после пожара, крытого помещения для тренировок в езде на лошадях. С.П. в Третьяковке не был, несмотря на живость ума и поразительную мобильность, а тут - юбилей Манежа. Время для посещения выставки закончилось. Решаем посетить Третьяковскую галерею на следующий день.
Перед дверями Манежа - макет увеличенного футбольного мяча. Можно войти внутрь. Там «мячик» как будто обклеен осколками новогодних игрушек. Горят лампочки, и все полыхает огнем: красные, желтые, зеленые, фиолетовые блики пронизывают пространство. Выбравшись целыми из холодного пламени, шагаем между фанерными макетами знаменитых московских строений. Гостиница «Москва» (сейчас - «Четыре сезона») так и не заработала в полную силу. Не дают свершиться чуду возрождения мутные финансовые истории. С новогодних праздников перед входом в отель остались прозрачные многогранники, оформленные на потребу праздношатающейся публике природными композициями. Зимой - заснеженные елки, а между ними - волки. Осень с желтыми лисами и листьями. Лето - соловьями на ветках черемухи. Весна - теплым солнышком красна. Запустение, хотя и не замусоренное, дополняется каруселью с повешенными на крючки лошадками.
Мороз усиливается. Надвратная, с двумя пробоинами ворот, церковь Казанской Божьей матери, красна не кирпичом, накалены стены морозом. Пилястры белы, как выбеленные стужей кости: «Вот это да! Вот сюда бы сходил!» - завистливо вздыхает С.П.. На бурой стенке Исторического музея - плакатная простынь: «История Кубанского казачьего войска». Мой спутник считает себя казаком. На заимке, у его друзей, содержатся великолепные лошади. Их хорошо (не казаков, а коней) кормят. Они красиво гарцуют.
