Новость встретили спокойно. Захотели родители ребенка – их дело.
Этой беременности предшествовали подозрительные события. Отец и мать несколько раз сошлись в бурных скандалах. Выходило, что виноват был отец. За что-то просил у матери прощение. Это было неудобно. Сильный, самостоятельный мужчина – властный и веселый – просил помилование. Голос жалкий, не отцовский. Эффект побитой собаки.
Стало ясно – власть женщины велика. Власть матери твоих детей. Ты вернешься к матери. К той женщине, у которой в 7 утра на столе завтрак, в обед – щи, вечером женщина гладит белье и поет песни. Чтобы женщина не была дура. Чтобы твоих детей эта женщина, выбиваясь из последних сил, таскала по музеям и концертам, подсовывала подходящие книги и говорила: «Мой сын окончит музыкальную школу». Или: «Черт с ним, с этим гарнитуром, пусть лучше съездят в Артек».
Мама следовала этому неукоснительно. Власть это поведение всячески поддерживала. Более того, что крайне необходимо в нашей веселой, разухабистой стране, среди русских язычников и бражников, карала за нарушение этих норм поведения.
Но какая бы положительная женщина ни была, русский (да и всякий) мужик, годам к 35-40, начинает чего-то искать. Мужика корежит, выкручивает, дурная энергия прет из него. Тут-то и появляются прелестницы – аккомпаниаторши, секретарши и различные специалистки по работе с детьми из Домов пионеров. Нельзя сказать, чтобы это были плохие женщины. Но следовать правилам семейной жизни удается не всем. Выполнение этих правил – дело в жизни самое сложное.
И, конечно же, «у моей маленькой девочки есть маленькая штучка». Годам к сорока мужчину накрывает волна неприятного ощущения – ощущения конечности бытия, дыхание смерти. Дыхание несильное, но промозглое.
До этого жил мужик, не тужил. Думал, что все успеется, все важное бесконечно. Музыка, женщины, книги и даже безделье – все это будет долго-долго. В тридцать пять кто-то шепчет: все не так бесконечно.
«Как, - думает дядька, - и женщины тоже могут кончиться? Да и жена-то моя, красавица, вроде уже и не красавица. Подурнела и постарела. И вот на ней, на жене, женская тема для меня закрыта? Не бывать этому».
И начинается. Прелестницы думают, что сорокалетние дядьки их любят. Что именно с ними эти уставшие зубры смогут по второму разу отыграть то, что им удалось сделать двадцать лет назад, в пору первой любви. Мужчинам же нужно не это. Они чувствуют впервые смерть. А им ее чувствовать не хочется. Они мечутся.
Жили мы по-прежнему скромно – среди серых стен и неимоверного количества книг. Подумать бы о стульях и столах. Но нет. Мать выбрала самое верное решение. Отец каялся, жалкий. Мама сделала папе ребенка. Чтобы папа не завял, чтобы ощутил – я еще мужчина ого-го! Верное средство снять первый обморок кончины – дать мужику дитя.
На свет появился мальчик Миша. Ладно, хоть не девочка. Три сына – здесь можно колупаться по жизни дальше. Можно быть счастливым и забыть про кризис среднего возраста.
Все, что происходило между родителями, из книг было мне известно. Пьер Безухов с Элен Курагиной. Кстати, Безухов в отношениях с Элен был большой сволочью. Всё мраморные доски херачил, истерик. Элен-то женщина была понятная и определенная. Это Пьер все душевно метался, искал чего-то. Элен же предложила Безухову главное – свою понятность и определенность. Великая вещь – жить с простой и понятной женщиной. Страшно жить с дамочкой, которую никак не понять – чего дуре надо, чего ее корежит всю то от радости, то от зласти.
У нас на телевидении двое – Дуня Смирнова (Авдотья – а то как же!) и Татьяна Толстая. Сестры Новодворской. Правда, младшенькие, путающиеся в интеллигентности.
Но вживую воплощение этих ветхозаветных сюжетов наблюдать приходилось впервые. Ощущать их свинцовую тяжесть и беспрекословность. Тяжело трусоватому мужику – смерть в лицо дохнула (а трусоватые мы, мужики, - все). А в этот момент ребеночек – авось, поможет. Если нормальный мужик – останется при семье. А нет – ищи-свищи ветра в поле.
