Смоленский собор закрыт. Выходим на центральную аллею. На нее глядит скромная могила Уварова: «Самодержавие, православие, народ». У Певческих палат - оживление. Несут мешки с белым порошком. Кладут на тачку. Перевозят от одной двери к другой. Мужики - русские. Серые свитера скрыты под зелеными бушлатами с наименованием строительной фирмы. У одного даже брови в седой пыли. Подвозят груз. С пыльными бровями - орет в темный проем входа: «Михалыч! Миха-а-а-лыч!» Кто-то невидимый втягивает тачку внутрь.
Тучи-облака взяли передышку, уменьшились в размерах, стали не такие лохматые, побелели. Небо налилось тяжкой синью. В тени храма Святого Духа - гранитный столбик: могилка Муравьева. Храм-трапезная открыт. Это - не зал, а залище, Манеж, ипподром. Своды высокие, плавные, перетянуты железными штангами. Богатая роспись по стенам. Помещение проветривают. У богатых инок горят лампадки. Запах ладана сладок, тяжеловесен, как желтая смола, из которой делают леденцы-петушки. Им пропитаны стены.
Из прихожан в центре зала - я и М.. Началась служба. Читает - медленно, торжественно - женщина. Псалтирь. Манипуляции же с принадлежностями совершает широкоризный, позолоченный поп. Вдоль стен - несколько ковчежков и один богатый, бронзового листа. Шепчу М.: «Опять прямоугольник. Образы святых в обязательном порядке взяты в углы и линии. Даже иконостас, в общем-то, прямоугольный». М.: «Ну и что?» Я: «Очень уж дорого человеку обходится форма. Он все про содержание. Думает скрыться от давления всяческих конфигураций. А жизнь, выходит, - формальна. Знаем, что не тем большую часть времени занимаемся, а терпим, «сжигаем» секунды. Останки погорельца - в медный прямоугольный ящик».
Камера моя беспрерывно работает, ощупывает росписи на потолке. Выхожу в прихожую трапезной. Ларек церковных изделий открыт, но за прилавком не монахиня, а тихая женщина в глухом черном платке. Свечи, серебро, иконы в металлических окладах или из дерева. Подлинник образа Смоленской Божьей Матери будто бы попал на Русь из Византии. Какие-то манипуляции с ней проделывал Владимир Мономах, а со временем, поместили ее сюда, в монастырь. Потом опять серия неприятных приключений образа, и нынче в Смоленском соборе один из достойнейших, почитаемых списков с настоящего образа.
Выходим на высокое крытое крыльцо трапезной. Стайки голубей и монахинь. Громко говорю: «В церквях понимаешь, что форма штука важная, недешевая. Здоровый поп участвует в старинном спектакле с декламацией, пением, действующими лицами. Это-то и страшно. Окружающее великолепие - формальность. Прикрывает вещи неприятные. Иван III что творил в Новгороде? Не любят вспоминать об уничтожении русской торговой республики. Кровь в жилах стынет. Сын, Василий III, продолжил собирание земель под властью Москвы. Смоленск, заполоненный литовцами, взял быстро. Расправа была жесткой. Не стало литовского Смоленска. Стал он русским. Поклялся Василий, в честь взятия города, воздвигнуть монашескую обитель. В 1524 году обещание выполнил, стройка началась. Туда и понесли на хранение драгоценную икону. Новодевичий – надежный памятник великому зверству. Вот тебе и неприглядная формальность. А вон Щусев».
Подошли к небольшой (рядом с колокольней) часовне. Формы мягкие, округлые. Сооружение напоминает оплывшую свечку. М. долго ходит вокруг манерного сооружения. Мрачно: «Формалист нашелся. Не Щусев это, а академик Покровский. Усыпальница миллионщиков Прохоровых. И сделали усыпальницу в 1911 году».