Седулькин так же, как и Иванчик, отрастил белые волосы до плеч, раздобыл модные круглые очки, как у Джона Леннона. О его галстуке с обезьянкой я уже рассказывал. Седовский старший брат хорошо играл на гитаре, и Юра, класса с пятого, выучился на ней бренькать. При седовской основательности был раздобыт самоучитель игры на инструменте, и вечерами он упорно драл струны.
Я, Ларин, Иванов знали: наш штаб – седовская комната. Там, под крышей, с видом на Волгу, мы собирались – и тогда между нами не было никаких секретов. Мы хохотали, болтали, рассказывали друг другу все-все. Хотя что было рассказывать – мы все, только что, полдня провели вместе в школе. Но оттого-то мы и были друзья, что другу приятно рассказать то, что он и так знает. Он хочет слышать тебя. Именно тебя. Или просто помолчать. Седик с Иванчиком садились друг напротив друга, с гитарами, и начинали разучивать какую-нибудь новую дурацкую песню «Машины времени». Я ругался, а гитаристы смеялись надо мной. У Иванчика была пустая склянка из-под чернил. Он курил, а пепел сбрасывал в эту склянку. Решили, что когда склянка будет заполнена пеплом, мы закопаем ее в лесу.
У нас традиция – после майских и ноябрьских демонстраций мы отправлялись в лес. В мае варили из тушенки и картошки похлебку, а осенью жарили шашлыки и пили лимонад. Вчетвером. Чтобы не смеялись, что пьем лимонад, а не вино. Чтобы не издевались над нашими играми. Здоровыми десятиклассниками мы сражались на деревянных шпагах. Наши девчонки хотели идти в лес. Но мы никого не брали. Лимонаду могло не хватить.
В седовской комнате я читал друзьям рассказы, которые с восьмого класса начал посылать в различные журналы. Меня не печатали, но на рукописи присылали рецензии, которые зачитывались перед друзьями. Из «Юности», из «Пионера», из «Рабоче-крестьянского корреспондента» и из «Сельской молодежи». Друзья искренне разделяли мою скорбь.
Игорь Ларин, живший без отца, с матерью, высокой и грузной женщиной, работавшей, по-моему, в магазине, был из нас, по-видимому, самым добрым и веселым. Он был выпендрежник. Мать любила его и старалась хорошо одевать. Мы с Иванчиком одевались в какие-то обноски. Под стать нам был и Седов, в своей комиссарской куртке. На Игоре же Ларине были джинсы – не джинсы, куртки – не куртки, ботинки – не ботинки (помогала братская Финляндия). Но, чтобы Игорь заносился перед нами, оборванными – этого не было.
В каждом из нас было что-то важное, без чего невозможна человеческая жизнь. Гордый Ларра был как раз и не гордый, а очень скромный (оттого и прозван был «гордым»). Я - рассказчик и организатор. Иванчик умен, а Седулькин опытен и талантлив. Знал, что такое горе и красота.
В комнате у Юры Седова накопилось, наверное, десять склянок табачного пепла. Мы торжественно закопали их в роще, когда после последнего звонка отправились туда гулять. Ларра взял синее пластмассовое ведро и стал выстукивать на нем ритм, помогая гитаристам Иванчику и Седику. Я, придуриваясь, танцевал и пел. Смешно выставлял ноги, подрыгивал ляжками, размахивал руками и мотал головой. Изображался балетный танцор, воздевающий руки к небу и трагично таращащий глаза. У Седулькина нашлась губная гармошка, которая досталась мне. Я плясал и играл на губной гармошке. Зрелище с танцующим Моляковым было дикое. Так родилась наша рок-группа.