Большевики, как и заводчики да купцы, лютые были, страстные. «Прибыль» мечты, мгновенных преобразований, чуда, в христианском его понимании, соблазняла всех бедных интеллигентов, зубами вырвавших власть. Сегодня Путин сколько угодно может кататься на желтеньких автомобильчиках (делает, что может, в Америку не сбежал), но прежней сорокаградусной температуры в рыхлом теле единой матушки нашей нагнать уже не удастся. «Царство» уж больно циничного ворья и хамла.
Города наши, как мещанские квартиры слониками, заставили памятниками разного качества. Громоздят на каждом углу полузначительных деятель. В Чебоксарах запендюрили Кису Воробьянинова с Бендером. Дураки клепают памятники дворникам, водопроводчикам, не забывают и о Козьме Пруткове.
Здание вокзала изнутри завешено светящимися табло. Нагло, вот уже полгода, втюхивают услуги извозчичьей конторы «Возовоз»: полюбился он Ленинградскому вокзалу. Все завесили. Нацепили по стенам металлические конструкции - некрасиво.
Брат сидит, где всегда. Обнялись. Встречи в столице правильны. Время - в районе восьми утра. Встреча с человеком у М. - в два. Заселяемся в гостиницу вечером. Говорю: «Не был в Феодоровском городке - съездили. В Новодевичьем монастыре, тоже не были, но в итоге добрались. И главный, после Красной площади, государственный пантеон - кладбище при Новодевичьем монастыре - не видали. Едем туда».
По дороге на станцию метро «Спортивная» рассказываю брату о чувстве вины. Люди дневники пишут, а в них - про других рассказывают. Я же - все о себе, да о себе. Испорчен буржуазным экзистенциализмом. Копаюсь в печенке. Мыслишки жалкие публикую в Сети. Стыдно, а публикую. А Сеть не люблю. А сам-то сволочь порядочная. Шел мимо нищих в переходе, занесло в мыслях на тему русской общины. Дряблые рассуждения - опубликую. Страсть к бессмысленному «раздеванию» перед безразличными.
М. молчит. Значит, согласен. Не нравится ему недержание слов. Кто сейчас читает «Тошноту» Сартра или «Постороннего» Камю? Неожиданно говорит (когда вылезаем из-под земли на улицу): «Всякое творчество - раздевание. Даже если хорошо написал картину, немножечко стыдно. А бывает очень стыдно. Страшно. Люди творения свои в печках жгут. Если не сами - помогают. Соберут толпу. Жгут книги Томаса Манна. Что делать бедному писателю? Он не для себя писал, для людей. Думал, лучше их сделает. Они его проповеди изничтожают. Больно. Неправду писал? Плохо? Не то? Он бездарен до такой степени, что видеть люди не желают ни книжек, ни картинок. Если он прав, а толпа - дураки, зачем писать для безмозглых? Как Рильке - в башню. Ни для него, ни для чего. И даже не Богу. Чтоб остаться в человеческом облике, когда большинство сползает в бездну дикости, становится хуже животных. Интересно, а как в беспрерывном «сползании» чувствуют себя люди странной профессии - юристы? Что с законом, а даже (бог с ней!) не с моралью?» Я (небо утратило синюю монолитность, изъедено облаками, как ржой): «Смотрю сейчас великий наш кинематограф. На Западе лучше не сделали. Вот фильм «Иванов, Петров, Сидоров». В начале восьмидесятых прошлого века - рядовое кино, с советскими прибамбасами. Начальник отдела крупного научного института Сидоров (Михаил Глузский), чувствуя, что завтра может погибнуть, успевает заплатить партийные взносы. Смотрится глупо, хотя, по сравнению с тем, что сейчас снимают, - это детский лепет. Но проблема-то сформулирована серьезнейшая - о цене человеческой жизни в век, когда все просчитывается. Спор Петрова (артист Филатов) и Сидорова бьет в точку. Абдрашитов - Миндадзе - противостояние следователя (Олег Борисов) и раскормленного журналюги (Александр Солоницын) из фильма «Остановился поезд» вообще хрестоматиен. Разговор этих двух людей отразил ту трещинку, что уже стремительно поползла по гранитному телу страны. Абдрашитов отличается от Юрия Арабова с его подозрительной гнильцой. Но ведь оба никуда из России не уехали. И уезжать не собираются».