И все же Достоевский - иной. Набоков скептически оценивал творчество романиста, а «Лолита» - от Федора Михайловича «вышла». От него многое «вышло», а Набоков, как буржуазный типчик, зарабатывающий на жизнь сочинительством, не сказал о главном. Страдивари хранил секреты изделия музыкальных инструментов (лаки). На острове Мурано рьяно хранили секреты производства ртутных зеркал. Да Винчи докапывался до тайны венецианского зеркала. Докопался. Но отравился ядовитыми парами и умирал тяжело, не мог двинуть ни рукой, ни ногой. Достоевский спустился в кромешные «подвалы» зла. Зло, как Леонардо ядовитые испарения, покорежило душу сочинителя. В конце жизни, готовясь к знаменитой «Пушкинской речи», работал и над «Братьями Карамазовыми», и над «Подростком». Проблема отцов и детей беспокоила: «Я взял душу безгрешную, но уже загаженную страшною возможностью разврата, раннею ненавистью за ничтожность и «случайность» свою с тою широкостью, с которой еще целомудренная душа уже допускает сознательно порок в свои мысли, уже лелеет его в сердце своем, любуется им еще в стыдливых, но уже дерзких и бурных мечтах своих». Перед «Пушкинской речью» Федор Михайлович зачитывался «Маленькими трагедиями». Особенно «Скупым рыцарем». Юношей посещал театр, наслаждался «Разбойниками» Шиллера. Путь в царство тьмы, со спецификой века девятнадцатого, - путь, по которому шел автор. Делал это, мучаясь, но затем с охотой, расставляя вехи на неведомой тропе, выискивая посох поудобнее.
И посох, и вешки, да и саму тропу зла (уже готовые) использовал хитрюга Набоков со своими бабочками. Стоит помнить особый «вкус» Достоевского к «бунту». После гражданской казни, каторги стал осторожен. В каторгу снова - не хотелось. Но «каторжник» - как клеймо. Он двойственен. Мечтая о свободе, таит в глубине души сломленность, бессилие, черную злобу. Вчерашний «каторжник» - завтрашний вероятный бунтарь. Страшный, беспощадный. Революционерами становились не только от книжек ссыльного Чернышевского, но и от неизбежного вызревания энергии зла. В середине семидесятых годов не петрашевцы волновали необычного каторжанина, отбывшего срок «от звонка до звонка». Существовала организация - «долгушинцы» (руководитель А.В. Долгушин). Пропагандировали идеи справедливости, экономического равенства. Не боялись распространять листовки-воззвания: «К интеллигентным людям», «К русскому народу». Александр III насторожился. «Застрельщиков» организации арестовали в 1878 году. Сгноили в тюрьме. Бывалый «каторжанин» Достоевский не мог, как молодой бычок, подставлять голову под топор. Хватит одной «ходки» в Семипалатинск.
«Дневник писателя» с русофильскими размышлениями - прикрытие. Умные люди раскусили дневничок. И сказали: нет большего европейца в нашей литературе, чем страшный ругатель Европы. У Ницше над рабочим столом висел портрет Достоевского. Хотя сам он повесил у себя «Мадонну» Рафаэля. Федор Михайлович «взбрыкнул» по-иному. Иное не могла постигнуть мысль самого изощренного жандармского чиновника. Он, как язычник, проникнув в подсознание, призывал силы зла. Легенда о «Великом инквизиторе». Идея «Подростка» - смута, «беспорядок» сердца. Бесовство, как таковое, а не интерпретации его. Разложение семейного начала. Есть страсть, но не светлая, а порочная, и стремления лишь порочные. Мысль о границе между злом и добром сама есть зло. Россия - над бездной и адом. Пути зла, открытые Достоевским, через Соллогуба, Набокова, Булгакова, потянулись в век двадцатый. Нынче расцвели, как фиолетовые мальвы на заброшенном кладбище. Вот что такое для меня история о «Подростке». Додин не мог пройти мимо. Неужели будут все те же «понты» в духе Бутусова и Фоменко?
