«Кухня» школьной жизни была передо мной как на ладони. За ворохом обязательных, но неглавных вещей (смотры-конкурсы, вахты памяти, трудовые и зеленые десанты и прием в комсомол) не допускать драк между группировками, поножовщины, дележа девчонок, ранних беременностей и юношеского алкоголизма. Необходимы были переговоры, союзы и обещания между серьезными пацанами в разных школах и ПТУ.
Ребята из девятых и десятых классов меня, восьмиклассника, не признавали. Полгода ушло на то, чтобы диалог наладился. Мне помогала Люда Иванова, девятиклассница, которая относилась ко мне дружелюбно.
У человека есть конкретные интересы. Нужно их нащупать. Зная интерес, - начинаешь прикидывать, как его удовлетворить. Если человек удовлетворен, выдвигаешь свои условия.
Можно интерес и не удовлетворять, а только пообещать это сделать. Под это обещание потребовать плату. У меня был другой подход – сначала сделай дело, потом потребуй взаимной услуги. Способ не идеальный, но результативный. Идея, царящая над общественной работой, была «идея седовского брата». Компания доброй силы, силы справедливости, должна быть определяющей. Мена не вещей, а интересов.
Когда пускали в городе первый троллейбус, осенью (а уже были дожди), копали траншеи для троллейбусного кабеля.
Когда рыли яму возле нашего дома, на Винокурова, брат Олег кричал мне с балкона, чтобы снял я свою кожаную шляпу. Пошла мода среди школьников – слегка придуриваться в одежде – необычные пиджаки, полосатые яркие рубашки, немыслимых расцветок галстуки. Мне нравились жилетки и часы на цепочке. Еще – кожаная шляпа и зонтик-тросточка. Седов носил кожаную комиссарскую куртку своего деда, водителя броневика. Галстук у него был черный, с серебристой пальмой. В центре пальмы сидела обезьянка, а в лапках она держала блестящий камушек – искусственную стекляшку. Жилетка у него была шикарная, куда роскошнее моей – расшитая дивными цветами, красная, шелковая со спины.
У меня жилетка была серая в полоску. Осталась от немецкого трофейного костюма, который дед Ваня привез с фронта (сам костюм давно сносился). Иванчик года три носил один и тот же коричневый костюм, который шили-перешивали на заказ, и тяжелые ботинки со сбитыми носами. Но и он откопал где-то светло-серую маленькую жилеточку, а под ней носил серый же галстук на резинке – длинный и тощий, словно высохшая селедка.
Были и карманные часы. По пузу расстилается стальная цепочка. На ней – крупный круглый хронометр. Солидно, двумя пальчиками, достаешь часики из бокового кармашка, откидываешь крышку, смотришь время, а затем аккуратно кладешь обратно в жилетку. Многие отрастили длинные волосы. У Седова-блондина прямые патлы падали на плечи. Иванчику темные волосы закрывали уши и шею. Великолепнее всех смотрелся гордый Ларра: в полосатой цветной рубашке с плотной шевелюрой мелко-вьющихся волос. Я же предпочитал необузданную шевелюру, которая стремилась расти вширь, а не в длину. Расчесывал ее на прямой пробор и становился похож на ученика-подмастерье в кузнице.
Иванчик на лето отправлялся в деревню. Там, с братом Борей, работал в колхозе. Деньжата у них водились.
Водились деньжата и у нас с Седиком. После седьмого, восьмого и девятого классов работали в цехе озеленения, причем Юра пахал все лето, а я только месяц. Много работали – выгребали мусор из урн, мели улицы, копали ямы, убирали сорняки с городских цветников. Проезжавшие мимо шоферы кричали нам, раскорячившимся среди цветов: «Привет, щипачи!»
Юру раздражала моя манера чистить урны. Я опрокидывал бетонную «дуру» на асфальт. Изнутри сыпалось и текло – недоеденное мороженое, недопитое пиво, иногда блевотина. Грязь лопатой сгребалась в кузов-прицеп стоявшего рядом трактора «Беларусь».
У нас были холщевые рукавицы и оранжевые куртки. Сгребать мусор было не противно. Даже приятно. Мол, вот я, такой начитанный, музыкант и отличник, сгребаю чью-то харкотину. Седулькин терпеть не мог моих придурств. Он кривил ужасную морду и мусор брал только на лопату, руками никогда не трогал. При уборке отходов руками я издавал, чтобы позлить Седулькина, плотоядные звуки – как будто увидел что-то вкусненькое.