Возмущение желчных дядек понятно: девушка намалевала картинку и - на стену, в филармонию, в капеллу, да хоть в школу. Критик или писатель жил на копейки, работал литсотрудником в провинциальном журнальчике. Жизнь прошла - ни известности, ни денег. В уме же много чего. Чуть деньжат найди, печатай чего душе угодно. Напечатают со зла такое - волосы дыбом встают. Можно назвать это бунтом неизвестных, но шибко грамотных. С поэтами - то же самое. Пиши в Интернете - а кушать что?
Сел на плюшевый диванчик, раскрыл книжку о Гайдне Альберта Диса. Этот Дис - скульптор и дизайнер (тогда, в конце XYIII века, говорили: модельер) на Венском фарфоровом заводе. Ничего не нужно Дису, а Гайдна и его музыку любил. Узнал: не написана биография Гайдна. Сам Гайдн не желал этого. Через общих знакомых подбирался Дис к уже смертельно больному композитору. И, наконец, тот согласился на несколько встреч. Рассказал о своей жизни. Когда Дис впервые увидел Гения, тот страдал отечностью, но на людях не было даже намека на неаккуратность. Йозеф Гайдн бодро сообщил собеседнику, что стремление к чистоте и порядку стали его второй натурой. Качества эти - от родителей. Бережливость, усердие. Гайдн произнес любимое (настоящий жизненный девиз) из Гердера: «Вкус есть не что иное, как порядок на службе у гения». Из этого Дис (работавший абсолютно бескорыстно) сделал вывод, что Гайдн осознавал свое значение для европейской музыки, но ничуть этим не кичился. Как был, так и остался сыном каретных дел мастера, который любил петь. Когда он пел, маленький Йозеф брал две палочки - они заменяли ему скрипку. Отец смеялся, когда малыш, с важным видом, имитировал скрипичную игру.
Заветной мечтой каретника и его жены-домохозяйки было дать Йозефу образование священника. Он и стал капелланом при церкви. Правда, не в Рорау, где родился, а в городишке Гайнбурге. Порядок, аккуратность, чистота - а это тоже идеи для наших гениев-пьяниц. Не выпрыгивай из штанов, если не нужен читателю. Иди в учителя, на копейки. Трудись в районной газете и не требуй очень много. Непомерные запросы заканчиваются бедой. Бунт непризнанных, видите ли. Видали мы этот маразм! Перестройкой назывался.
С третьим звонком еле успел в зал. Припоминая увертюру к опере «Орфей и Эвридика», уселся для прослушивания второй части концерта. Через пять минут гитаристы разбили мой благостный настрой. Все вновь заходило ходуном, сердце стучало гулко, часто. Ксения была еще более смела, соблазнительна. Чайкин метался по струнам, как тигр. Тихон Кугушев рубил окончания музыкальных фраз, словно топором. Трубач Худяков расхаживал по краю сцены в экстравагантных ботинках, прислушивался, готовился к прыжку. Неожиданно остановился, приложил мундштук к губам. Гитары замолкли. Пространство зала прорезала резкая, как молния, слитная мелодия трубы. Эта искра собрала намагниченной иглой металлическую стружку гитарных наигрышей. Мука звука закончилась просто, ясно, покорившись трубе. Сил у меня не осталось. Забыл, что Худяков - клоун. Теперь он казался проповедником, полубогом. Расплакался. Плакал от чистого, простого счастья. Слезы лились. Затеплилась надежда, что в темном зале не видно, как они катятся из глаз.