Читал в кладовке. Ввернул мощную лампочку, положил какую-то стеганую, лохматую дерюжку и на этой дерюжке читал.
Близкие предметы – коробки, маленький сундучок и старые часы-кукушка – участвовали в моих «путешествиях». Предметы должны были стоять в определенном порядке. Только в том, в котором установил их я.
Я чувствовал ответственность перед этим хламом. Особенно перед часами с кукушкой. Час за часом принимал совершенно определенные позы. Одни и те же. День за днем. Сначала – ногами к двери. Голова на сундучке. Следующий час – сидишь спиной к правой стене. Потом наступает очередь левой стены. Затем снова лежишь, но уже головой к двери, а вот ноги – на сундучок.
Страница ложится за страницей. Тело чувствует, в этом заведенном порядке поз, в этом диалоге тела и окружающих предметов, важнейшее условие того, что текст восприниматься будет легче.
Клавиши. Пальцы. Гамма. Аккорды. Арпеджио. Голова к двери. Ноги к двери. Спина – к стене справа. Потом к стене слева. Если уж совсем устал – долгий взгляд на молчаливую кукушку в часах. Взгляд должен быть обязательным в полночь, когда раздается бой курантов с Кировского завода.
В то лето дочитался до удара. В солнечный полдень, будто тяжелым молотом, ударило меня в голову. А перед этим была короткая, резкая, чудовищная боль. Хорошо, что рядом был диван, на него я и упал. Очнулся от резкого запаха нашатыря. Весь оставшийся день провалялся в кровати. Дикая боль в голове ушла только на следующий день. Но предупреждение – удар – на меня не подействовало.
Где-то в то же время попалась мне книга, в которой были собраны сочинения советских писателей о победе в Великой Отечественной войне. Не понравился Илья Эренбург. Из него так и перло его, национальное. Восторгался-то он советским солдатом, но искренне, по-настоящему ликовал, что и его и, прежде всего, его народ опять остался живым, хоть и потрепанным, в этой драке народов – мировой войне.
Будут еще драки. За нефть, за газ, за воду. Человечество не остановится и, в итоге, исчезнет. Некоторые думают, что только их народ останется на земле последним.
Немцы, превратившиеся в фашистов, умом своих великих, доперли, что ожидает неизбежно человечество. Немцы нетерпеливо задергались. У них, у первых, сдали нервы. Они искусственно, силой, решили обеспечить себе счастье конца, сделать его долгим-долгим. Не получилось. Слишком жирна еще земля углем. Полноводны реки. Сочилась из скважины нефть, пованивало газом. Жив был еще русский народ – великий тормоз, стопорящий человечество на маленькой, еще сырой земле.
Евреи никого не удерживают. Они не спешат, не дергаются, как немцы. Это народ, который плачет у своей иерусалимской стены, ибо знает, чем все кончится. Они правы. Конец близок. Завершается любое торжище. Евреи – главные на этой мировой ярмарке человечества. Их клановость похожа на клановость у армян, азербайджанцев, тех же китайцев. Но у тех клановость имеет в основании род. У евреев сила рода зиждется на экономической базе обмена. Можно поменять все на все. Этим и живут. Никуда не торопятся. В конце, думается этому народу, будут только они. Вот вера избранного народа – мы будем последним народом земли. И никакие другие народы не будут видеть наш конец. Это мы увидим конец других. Нужно ждать. Остальные, нетерпеливые, сгрызут себя сами. Правда, могут помешать китайцы. Вероятнее всего, не помешают. Этот прожорливый народ просто побыстрее «догрызет» остатки полезных ископаемых.
Больше всего понравились воспоминания Леонида Леонова. Очерк назывался «Полдень победы». Писатель утверждал, что в канун своего нападения на нас немцы были чванливы и горды. Германия на горе свое позабыла, кто такие мы. Вдобавок к лаврам небывалого военного успеха мы приобрели в этой войне опыт для многих будущих побед на всех поприщах человеческой деятельности. И мы познали, что нет ничего неодолимого для народа, отведавшего сладость своего самодержавства. Как оказалось, нет ничего неодолимого на пути его разгневанных армий.
Леонов сказал главные для меня слова – сладость самодержавства и разгневанные армии.