Что делало меня человеком? Не то, что могу лепетать на простом своем языке. Меня освещал свет тусклого солнца. Легкое прикосновение абсолютной пустоты, воля. В эти краткие миги я нечто. Что может быть примитивнее человека в суете его слов, мыслей и чувств, живой несовершенством? Я нечто, как присущее пустоте, то есть «ничему».
Обладание материальными предметами отдаляет нас от этих мгновений, когда мы превращаемся в нечто. Горько достижение материального. Как оно быстро надоедает!
Лишь обладание женщиной дает не столь быстрый эффект пресыщенности. Замедляет процессы пресыщенности материальным (а в смысле женском – суперматериальным, подавляюще, дьявольски материальным – отсюда, женщина – сосуд дьявола) лишь идеальная любовь. У женщины любовь превращается в любовь к детям. Эта любовь замедляет неотвратимые процессы усиления ненависти к мужчинам. Даже к мужу, с которым прожила всю жизнь.
«Тусклое солнце воли» истинно и несет в себе смысл, нам не понятный. Любовь – штука сильная, но смысла в ней нет. Хорошо, если любовь, как опьянение после хорошего стакана водки, продлится долго. Лучше – всю жизнь. Что может быть прекраснее жизни, прожитой в состоянии любви, то есть в состоянии непрекращающегося отсутствия смысла. Хороша бессмыслица присутствия рядом с тобой любимой женщины. Хорошо, что любимая всего одна, и она не отвлекает тебя от главного – от ожидания момента, когда на тебя дохнёт абсолютной пустотой, и на самой дальней орбите твоего бытия величественно прокатится «тусклое солнце воли».
Пустота мира посылает нам тень воли. Мы встречаем ее любовью, самым сильным, что мы смогли произвести.
Пока мы ждем всемирной пустоты. Даже любовь придумали, чтоб веселее было ждать. Хорошо, если любимая женщина тебе не принадлежит. Как у Маркеса в романе «Любовь во время чумы». Человек любит одну женщину. Ходит вокруг нее. Делает ожидание главным в жизни. Ждет свою женщину. Ожидание любви выбирает вместо ожидания восхода «тусклого солнца воли».
Писатели на этом вырабатывают (что мерзко) свой главный продукт – вдохновение. Врут людям. Они уже получили вдохновение как уход от ожидания явления воли, главного, что превращает человека в нечто.
Им кажется, что они освободились от главного и страшного. Великие писатели по-особенному, изощренно ничтожны.
Тургенев и Полина Виардо. У Бальзака тоже кто-то был, среди славянок. Гюго писал «Собор Парижской богоматери». Как романтик чуял главное противоречие любви: идеальный любовник – абсолютный урод. Главный – Квазимодо, не Эсмеральда.
Маркес дал все-таки несчастному его женщину. Латиносы любят дешевые эффекты.
Бесконечность мимо нас с волей, а мы к бесконечности с любовью (лучше, если с платонической – монахи и христовы невесты). Книги и музыка скрашивают нервное ожидание истинной жизни.
Важная вещь в сурово-скучном Новочебоксарске, воспринятая внутренне, – я спокойно отнесся к скорости протекания жизни. Однажды сказал об этом Андрею Разумову. Он поддержал меня. Года два назад у него было то же самое – жизнь вдруг понеслась с огромной скоростью. Не успел оглянуться, а уже год прошел. Андрей заявил, что первоначально это его беспокоило. Теперь ничего, привык.
И еще понял – скорость жизни изменить нельзя. Она будет нестись к концу. Скоростью жизни мы расплачиваемся за увеличение внутреннего пространства. Но скорость можно упорядочить.