Время ложится пластами. «Перелистываю» посещения Консерватории в разные годы. Успевал обрести билет за мгновение до начала. Или не успевал. Чаще - как барин, неторопливо шествовал к полукруглой ротонде входа. Рюкзачок за спиной. Билеты в кармане. Сейчас странички перелистываются быстро-быстро. 4 минуты до начала. 3 минуты. Вот слегка растерянная женщина среди опаздывающих. Рывок к ней. Лицо в обрамлении кавказского головного убора убедительно. Дама вздрагивает, слегка отшатывается от меня, толстого. За мной уже тяжело дышат оставшиеся безбилетники. В кармане - три тысячи. «Продаете лишний?» - задыхаюсь от страсти я. За мной галдят иные: «Лишний? Лишний?» Громко ору: «Я первый. Так как? Сколько?» Гражданочка мнется: «Ну, не знаю. Вот подруга… Нет…» Время 2 минуты. «Так сколько? Подруга не придет. Билет может пропасть», - напираю по-серьезному. - «Не знаю, - это нерешительная. - Брала по четыре тысячи». Половина соискателей сразу отскакивает. Не потянут за четыре тысячи. Я: «У меня - две тысячи. У вас - полминуты». - «Ну, ладно, - выдыхает скромница, - давайте две».
Деньги - благодетельнице. Билет - в зубы. Вход. Водоворот прорывающихся. Не Консерватория, а поезд в Гражданскую. Бойцы запрыгивают в теплушки, паровоз гудит, вагоны набирают ход. Врываюсь, словно матрос в Зимний дворец. Скачу по мраморной лестнице. В середине белоколонного зала «вылавливаю» дежурную в малиновой униформе, за сто рублей отовариваюсь цветным буклетом-программой. Скидываю пальто, кепку, рюкзак участливой гардеробщице. Она - мне, как родному: «Ничего, ничего, бегите, еще не начали. Концерт замечательный».
Билет хороший. Не обманула тетка. Плюхаюсь в партер, в тридцатые ряды. Удивительно, но нерешительная тетушка, что продала билет, оказалась сноровистее меня. Уже уселась в соседнее кресло. Смотрит с досадой: видимо, жалко потерянных двух тысяч.
Зал забит. Жарко. Ожидание сладкого развлечения. Верчу головой туда-сюда. Много молодежи. Девушки одеты, как на настоящее торжество - стильно, броско. Усиленная девичья привлекательность покрывает значительные площади. Скромные старушки с букетиками цветов.
Деды. Есть и парни. Передо мной парнишка в приталенном пиджачке, обшлага обметаны узкой белой полоской. Кроваво-красным язычком платок кокетливо вытянут из нагрудного кармана. Такого же цвета галстук-бабочка подпирает ворот ослепительно белой рубахи. Голубые джинсы-дудочки. Огромные желтые ботинки из дорогой кожи. Волосы напомажены, зачесаны в петушиный гребешок. Серебряная серьга в ухе. Когда вырвут колечко вместе с мясом, будет больно, вытечет много крови. Такой же алой, как и галстук с платочком.
Гаснут хрустальные люстры. Роскошные наряды девушек стоят недешево. Бедные отцы. Сколько приходится работать (или воровать), чтобы из корявой девчушки сделать куколку. Вот этот, с гребешком, он, наверное, имеет опыт, ведает об истинном обличье не накрашенных, расфуфыренных курочек. Оттого и вырядился, как кочет.
Справа - зрительница, продавшая билет. Слева - никого. Когда свет совсем погас и освещена была только сцена, к креслу, что слева «окутанная» извинениями, неловко стала пробираться женщина с клюкой. Шерстяной колпак. Из-под него - серая пакля редких волос. Кофта растянута до колен, на ногах - короткие стоптанные сапоги и вспучившиеся на коленках черные гамаши.
Плюхнулась. Отдышалась. Раздались аплодисменты. Из боковых дверей выходит коллектив музыкантов. Мертвый голос предупредил (словно проводил в последний путь), на русском и английском, чтобы выключили мобильные телефоны. Волосопаклеватая женщина обратилась ко мне: «Задержалась. Смотрела фотографии Чайковского. Не видели? Посмотрите. Он ведь был женат. И жена у него была не дурочка. Таланкин все наврал. Девичья фамилия, вроде… Забыла. Не помните?» Я, раздраженно: «Не помню. Вы свою тросточку мне на ногу поставили».