Смерть – это исчезновение «твоего я». Исчезновение оболочки между пустотой внутренней и внешней пустотой. Когда эта оболочка исчезает, что-то происходит. Явление этого малого, почти незаметного исчезновения оболочки почему-то называют душой, а некоторые талдычат глупости о ее бессмертии.
Когда пацаны вели меня бить, явилась внутренняя пустота. Паника, обрушившаяся на душу в панорамном кинозале, сразу стала «обсчитываться» – величина, длительность, особенности, все – надо сказать, все было довольно прилично, испытание меня ждало не слабое, но, и я знал об этом, терпимое. Внутренний голос, после анализа, выдал: «Убивать не будут».
Никуда не бежал, не дергался. Был солнечный, безветренный день. Меня вывели на пустую асфальтовую площадку. Тени деревьев наполовину заслоняли ее. Подумалось: «Хорошо, если будут бить в тени». Но били меня на солнце. Они смотрели, пятеро на меня, и я, спокойно, смотрел на них. Парни были расстроены моим молчанием. К избиению был готов.
Сказал один, в красной рубахе, нечто глупое: «Ну, что, будешь еще выеб...?» Он же сильно ударил прямо в нос, потом, пока не опомнился от дикой боли, притянул резко, потными руками, мою голову к своей и по второму разу, в уже раздолбанный нос, ударил каменным лбом стриженой, черноволосой головы. Лоб у парня был в редких, длинных морщинах.
Тут же завизжал, коротко и резко, как казахский конник, долговязый парень, стоявший спереди и чуть сбоку. Он сорвался с места, подпрыгнул и с лету ударил меня прямой ногой в район колена, а правой рукой, с замаха, врезал мне около глаза, в висок, а следом, левой рукой, в ухо. Удары пришлись почти одновременно - в висок, в ухо. Голову будто схлопнули, смяли. С подбитой коленкой стоять было невозможно, но мыслящее вещество, хлещущее на мою боль из щели внутреннего пространства, шептало, что сразу падать не надо. Нужно держаться на ногах до последнего.
С другой стороны маленький и кривоногий уродец попытался сделать то же самое, что и долговязый. Он подпрыгнул. Собирался ударить меня по другой, целой коленке. Но промахнулся. Нога скользнула по ляжке, больно и много зацепив мяса. Еще в полете карлик понял, что промахнулся. Это его расстроило и он окончательно загубил удары руками. Один удар пришелся в шею, а другой, шаркнув по плечу, ушел в сторону.
Эта неудача вдохновила меня, будто это я сам, в ответ, провел удачный удар. Остался на ногах, с ватной коленкой, но мои глаза налились яростью. Даже не яростью. Просто взошло, откуда ни возьмись, тусклое, а теперь даже стальное, солнце воли. Будто бы просто так вплыло, от нечего делать. Но оно-то и отразилось в моих глазах.
Когда есть кровь – все доходит в десятки раз быстрее. Наружу вылезает зверь. Пацаны, взявшиеся меня бить, эту упорную остекленелость взгляда обнаружили моментально. Она им очень не понравилась. «Ага!» - зарычали сзади. Кто-то обхватил меня за шею, да так неожиданно, что я выпятил вперед живот в клетчатой летней рубашке. В живот, как в грушу, стал вколачивать кувалды-удары парень с редкими морщинами. Душили руки сзади, а пара ударов пришлась в солнечное сплетение. Стал терять сознание. Тут уж вообще ничего – ни боли, ни тусклого солнца свободы, ни рыкающих парней.
Но в бессознание уйти мне не дали. Руки с шеи убрали, и я начал оседать на асфальт, понимая, что происходит, но все же в состоянии удушья. Что-то держало, встал на колени. Колено, по которому пришелся удар, словно пронзили иглой.
Когда встал на колени, то тут уж били не руками, а ногами, куда придется. Разбегались, подпрыгивая, каратисты хреновы, и с разворота били в голову, в шею, в грудь.
Удары были больные, но главное было преодолеть недостаток воздуха. Удары морщинистого придурка в грудь были самыми неприятными. При драках, как, впрочем, при пении и игре на духовых инструментах – дыхание прежде всего.
