Когда отец работал первым секретарем Чебоксарского горкома, мы подъезжали на служебной «Волге» к зданию театра, в котором выступали то Рихтер, то Штоколов. Я выходил с заднего сиденья. Тут же выскакивал здоровый уже Олежка. Впереди чинно шли отец с матерью. Вокруг были люди (чебоксарская культурная публика), которые к театру подъехать на черной «Волге» не могли. Какими глоазами смотрели собравшиеся на нашу семью! Такими же, какие были у московских пацанов, когда осуществлялся обмен со старшеклассниками. Внутри у меня пело: «Смотрите, смотрите. И не зыркайте зло своими зенками!» Подъехать на «Волге» к театру. Но так, чтоб окружающие это видели.
«Культурная публика» развалила Советский Союз. Из зависти к тем, кто подъезжал на черных «Волгах». Им самим хотелось шикарно подруливать на автомобилях. Страну развалили. Кого-то убили. Кто-то спился. Но тот, кто выжил, теперь подруливает на шестисотых «Мерсах». Как правило, не к театрам, а к казино и кабакам. За это право они отдадут любые деньги, продадут остатки страны, переступят через родителей, жен, детей. Но только чтоб на «Мерсе» - к кабаку. Чтоб шикарно и гламурно. Чтоб черный ботинок блестел, а галстук был шелковый.
Мы были новой знатью. Дети номенклатуры великого государства. Элитным в нас было не богатство. Новая элита жила скромно. Но было что-то, что звонче золота. И этим идеальным дети новой элиты были наделены сполна. В отличие от вековечной черни, которая во все времена была мерзкой, мелкой, жадной и завистливой. Это драгоценное чувство – чувство великой и чистой мощи уникального государства – вот что было идеальным золотом нашего духа. Духа новой знати. Даже не наши отцы – крестьяне и рабочие – элита в первом поколении. А именно мы, сыновья и дочери этих крестьян и рабочих, вставших к управлению государством, уже обретали черты элитарности.
Материально мы жили беднее экскаваторщика высшего разряда. У этого экскаваторщика уже была личная «Волга», да еще, в придачу, мощный катер. И мы против ничего не имели. Тут было что-то древнее, от жречества и его же, жречества, авторитета и тайной силы.
Подкатить в толпе народа к театру на «Волге» мог только отец. Выйти семьей, пройти сквозь строй завистников, сесть в театре на особые места - вот воплощение успеха. Никакие деньги не нужны. Театр этот строил (со всеми остальными) мой отец. Строили все, но принимал принципиально решения он. И ответственность была на нем. Спорткомплекс в Новочебоксарске. Дворцы пионеров и в Чебоксарах, и в Новочебоксарске. Какой богатей может позволить себе такой кайф?
Отец тяжести денег был лишен. Но большими деньгами распоряжался. Идеальный собственник. Собственник без муки чувства «мое».
Мы, дети, были рядом. Грелись в лучах этого чуда – идеальной собственности. Приходит отец домой, говорит – все, сегодня, наконец, подписали бумаги на строительство спорткомплекса. Уломали Шевницына. Даст часть денег. И потом называлась сумма – немыслимая, по тем временам. Отец этими деньгами распоряжался, не владея формально ими. Формально ими владел Шевницын, директор химического комбината. Он, Шевницын, мог денег и не дать. Но у отца были аргументы, которые Шевницын не мог игнорировать. Он подчинялся отцу. Его власти.
И уникальный спортивный комплекс на глазах поднимался. Поднимались Дворцы пионеров, театры, жилье. У отца было то, что дороже денег, - у него была власть. У отца были свои партийные начальники, а у них власти было больше. Однако демократизм советской системы в том и состоял, что на каждом уровне властной вертикали создавались мощные сгустки этого богатства – мощи и влияния.