Чудовище-чувство: любовь. Знает ведь, что есть Вселенная. Оправдываясь в собственной слабости, закидывает в ближайший Космос летунов, говорит: «Видите, я же исследую Космос. И не боюсь это делать». Этот цирк продолжается десятилетиями, а в действительности куча народа обсасывает сладко и мозгом, и сердцем иное. Не Вселенная, кричат обсасывальщики, но «Мир». Это среда (предмет, доступный нашему восприятию) - наша крыша, наш виртуальный дом. Как страшно представить наше существование на стремительно убывающей земле, если сдернуть покров «мира»: тут все - и любовь, и ненависть, и страсть, и расчет, и разум, и печаль, и радость. Материальная и духовная культура человечества. Мы кутаемся в это, как в грязное, но теплое тряпье. Истина в ином - человеческое существование случайно и стремится к такому же внезапному завершению. Люди сгинут не от атома, внедренного в дюралевую болванку-ракету. Он растворится (и некому будет вспомнить) от ничтожного вируса, от луча чем-то раздосадованного солнца, который вспыхнет чуть ярче и спалит так называемые «спутники» к чертовой матери. Болтаться в пространстве останется лишь луна.
Когда приходит беда, то гибнут лучшие. Остается в живых пьяная тварь, безнадежный инвалид, конченный мерзавец.
Обреченность человечества в том, что оно занято копированием непостижимого механизма Вселенной. Радуется не результату (его быть не может), а процессу. Дворцы, парки, сады с улучшенными сортами яблок и груш - дело дорогое (архитектура – занятие затратное), но религиозный смысл в процессе строительства присутствует. Домостроительство - не застывшая музыка, но окаменевшая молитва. Таковы первые храмы. Дворцы и парки – закостеневший эгоизм и гимн неравенству. И нечего трепаться про способность архитекторов соревноваться с природой, делать лучше, чем природа. Любое архитектурное творение, кроме монастырей, храмов и Выставки достижений народного хозяйства до парижского Пантеона, - сползание к так называемому «миру», свалка мягкой ветоши на изъеденным пороком и страхом теле человечества. Немногие люди пытаются воспротивиться постоянному поиску теплого уголка. Глупость их в том, что ползут они к мертвечине непонятного движения звездных комплексов, систем, образований. Большой взрыв, черная дыра, немыслимые растения, чудовищный холод и неистовая жара - вот их соблазн. А ведь это и есть то, что в «миру» называется смертью. Но бывают мгновения отката, отступления, погружения в теплый гной «красоты». И это «выпадение в слабость большинства» - лучший отдых.
«Человеческое, слишком человеческое» - главный наркотик людей. Они бьются насмерть за него в мировых войнах. Вот и третья мировая на пороге. И я с наслаждением перерезаю стропы парашюта и падаю в мороз и солнце Архангельского.
Лестницы взбегают к портику. Мощные вертикальные колонны поднимаются к фронтону. Купол на массивном барабане вызывающе венчает сооружение. Очевидно, что дворец, со стороны Москвы-реки, - одно из лучших творений русского ампира.
Спасибо природе. В жуткое время года она подарила нам тяжелый диск солнца. Светило дрыхло, но его согнали с серых туч и заставили лить драгоценное желтое миро на стены недурного явления человеческого «мира».
За двумя корпусами министерского санатория высокий берег распланирован в виде уступов. На первый уступ, по которому проложена дорога, опускается лифт. Выход из него отделан мрамором. Но справа - насыпь по высокому берегу. Образуется земляная стена. По вершине искусственного гребня проложена дорожка, у начала которой, в шубе, за лотком, сидит тетка, торгует сувенирами. В окончании земляной насыпи - белая беседка. Выходим к белым колоннам. Простор - огромный, распахнут, как душа выпившего. На одной из белых колонн надпись черным: «Ксюша, ты самая лучшая в мире». Ну вот, опять «мир».
