Бодро шествует отряд юных спортсменов. Мальчики, девочки в модных трениках тащат объемные сумки. Что-то в баулах жестко торчит в разные стороны. Впереди - мужичок-пружинка, подскакивает на эластичных ножках. Взгляд вызывающий, веселый. Кроссовки фирмы «Puma», светло-зеленые, как у Медведева. Один из бригады кричит: «Сан Саныч, а мы вот в этих комнатках, что на четверых?» - «Нет, парень, не в купе. Нам - плацкарт. Еще пятьдесят четыре человека. Возьмем первое место, тогда и…».
Что отвечал дальше Сан Саныч, не слышал, нырнул в вагонную дверь. В купе полутьма. Два парня: маленький, вертлявый, и здоровый, но не оформленный и сырой. Возбужденный, ерзающий дед. Скидываю английский плащ, кепку. Стягиваю брюки, остаюсь в спортивных штанах. Зеленую майку одеваю в последнюю очередь. Паспорт прячу. Билет - проводнику на стол. Купил четыре пирожка, лимонаду. Кладу возле окна вместе с очками и свежей газетой «Завтра». Всовываюсь в угол, включаю лампочку. Читаю.
Неспокойный дедушка выхватывает звенящий сотовый: «Маша! Я! Да говори же! Все нормально. Сел». В трубке булькает, шипит. Это - Маша. Видно, такая же волнительная бабка.
Трогаемся. Не мы, а казанский поезд. Он уходит на две минуты раньше. Но вот отчаливаем и мы. Старичок вновь за телефон: «Алло! Я! Я! Говори! Тронулись. Нормально». Отчитавшись, потертый семьянин скидывает брюки. Выцветшие сатиновые трусы, бледные ноги-палки в фиолетовых жилах. «Мужики! Не стесняйтесь. А вы, пацаны, будете в штанах? Раздевайтесь! Запреете», - дает совет дедулька и осуждающе косится в мою сторону. Извлекаются из старинного (с уголками) чемодана толстые, с начесом, шаровары. Старик ныряет в них, как водолаз в резиновый комбинезон: «Ребята! Вагон новый. Туалеты уже открыты. Бегите быстрее. Вон сколько народу. Не успеете», - ободряет он попутчиков. Не реагируем.
Читаю взвинченную, глуповатую передовую Проханова. В газете - прекрасные публицисты. Нагорный - умница.
Дед извлекает сальный пакет. Одуряюще пахнет жареной курицей. Черный хлеб. Лук. Гражданин в теплых штанах с аппетитом ест. Пацаны оживились. Две банки пива. Огромные пакеты с чипсами. Хруст. Запах такой сильный, что дедова курица не в счет. Приходит проводница. Берет у нас с дедулькой билеты. У чипсовых молодцев белые бумажки. Проездные документы куплены через Интернет.
Не выдерживаю, развертываю сочники. Люблю творог. Лимонад искусственный, как и картофельные лепестки пацанов. Припасено два банана. Проглотив их, чувствую - кондиция нормальна.
Молодежь, нахрустевшись, заскакивает в джинсах, свитерах и носках на верхние полки. Поедатель курицы все обглодал до косточек. Умял хлеб, белую луковицу. Дедов запах (теперь луковый) одерживает верх в битве купейных ароматов. Жирными пальцами гражданин тыкает в кнопочки сотового: «Маша! Алло! Да я, я. Поел. Все. И лук пригодился. Сейчас лягу».
Пора укладываться и мне. В туалете рассматриваю старое лицо в зеркале. После выставки на «Винзаводе» постарел. Плохи дела с зубами. Их не остается. Мою теплой водой лицо. Ночью неглубокий, нервный сон. Она. Вожделею. В комнате кровать, девушка, пожилые родители и ее брат. Прямо Шукшинская «Калина красная». Федосеева не курила, а эта палит, как паровоз. Табачным перегаром не тянет. Брат девушки лыбится, а старики-родители смотрят печально на меня, страстного: «Так вот кто он, луковый дед! Так вот какой Маше слал он послания!»
Решаюсь. Хочется. Протягиваю руки. Она оказывается не только курящей, но и в толстых целлофановых штанах. Они ярко-красные, как рубашка у Егора Прокудина. Не подобраться.
Очнулся в 11 часов. Дед исчез, а пацаны клянут жизнь на верхних полках. Тощенький: «Ушел из банка. Рассчитали хорошо. 92 тысячи. Мог бы снять квартиру. Но я в Чебоксары, к Марку. Сын. Соскучился. Моя-то, бывшая, стерва. В прошлый раз ласковая. Ей всего накупил. С утра - пошел прочь! Теперь возьму Марка, денек погуляю. Вечером - в Москву».
Желеобразный в ответ: «На телефон фотки прислали. Моя, голая, валяется с кобелем патлатым. Прилетел. Хмыря бил. Взял вещи. Все оставил ей. Ушел. Теперь жить негде и три дня не ел». - «Ничего, - подбодрил тощий, - живи пока у меня».
