Города - истязатели ушей. Рев машин, шелест шин, свистки, гудки. Глаза можно закрыть. Мысленные картины воспроизводятся хуже, если сравнивать со слуховыми воспроизведениями по памяти. Заткнул уши ватой, а звук - вот он: свежий, резкий. Торчит в мозгах. Беда с навязчивыми мелодиями. Мы убоги. В диких сочетаниях разных тональностей, называемых языками, ищем смысл сказанного. Рациональный подход глубок. Мертвые языки («Розетский камень») расшифровывают, не имея представления об их звучании.
Представьте многоголосую толпу древних египтян. Как звучала она? Неведомы мелодии, воспроизводившиеся глухими или гортанными голосами. Осколки былого великолепия - в некоторых племенах (почему их называют дикими?) сохранились навыки утробного пения. «Загундит» северный житель - жутко становится. Мучают естественный звук электронными приспособлениями. Пропускают через фильтры, синтезаторы, микрофоны, магнитофоны. Акустический анализ, фиксация отдельных кусочков звучания, смешивания их. Додумались транскрибировать незнакомые языки. Классическая музыка классична не только в позитивном смысле (слушать ее - наслаждение), но и в отрицательном - как заложено в ней веками опробованное сочетание звуков, так с места ничего и не сдвинулось. Музыку исхлестали «кнутом» физических явлений. Появился рок, играющий в прятки (или в поддавки) с электрическим тоном. Манит тайна звука.
У филармонии, на щитах, предлагают Хворостовского, который лечится. Ему помогают друзья (Элина Гаранга).
Бога «втюхивали» под музыку. Начали строить храмы - так и запели. Строили так, что звук, вознесшись к куполу, затем растекался с разных концов - и со стороны алтаря, и со стороны входа. В церкви для звука преград нет. Он бежит по пилонам, по узким оконным проемам. Одно «но»: церковное пение не может быть суетливым, быстрым, не злоупотребляет ритмом. Сочинители из монахов. Процесс сочинительства не афишировали. Позже, в южных американских штатах, песнопения во славу Господа перемешали с ритмом. Получился джаз, «музыка толстых». Богом, в православном понимании, там и не пахло.
В кассе филармонии концерт под управлением главного московского хоровика-педагога Калинина. Билет - 200 рублей. Цена не определяет качество представления. Могут выступать бесплатно и хорошо. Бывает наоборот.
Взбежал по зеленым ковровым дорожкам к центральному залу. Дева Мария, с витража, как будто подмигнула, а Глинка, в феске, с овального портрета, чуть усмехнулся: «Опять этот ненормальный здесь».
Зал полон. Треть зрителей - военная молодежь. Многие с цветами. На сцене большой черно-белый портрет дядьки. Очки в металлической оправе. Лицо измучено, будто дядька пил, не просыхая, неделю и вот, наконец, закончил. Волосы у преждевременно постаревшего - длинные, прямые. Падают на ворот свитера, что торчит из-под неопрятного пиджака. Рукава его лезут из-под пиджака, заношенные, разлохмаченные. Фотография бомжеватого страдальца завалена розами. На сцене, под органом, выставлены подмостки для хора. Над ней висят микрофоны. От них тянутся провода к черным ящикам с мигающими лампочками. Будут записывать - аппаратура звукозаписи бесподобна.