Как заботятся о зубах! Огромные деньги выкладывают. О боге рассуждают, а сами ощущают тело как физическое явление, обеспечивают сохранность шестидесяти литров жидкости, что есть плоть. Воздух и жидкость (не нефть) становятся главным стратегическим товаром. Не бултыхается, не течет из телесных щелей вода, не сохнет тело - ну, и отлично. Безмятежность, обставленная инсталляциями (вместо модерна). «Яйца Фаберже» - дорогостоящий ширпотреб. Дикие рыцари с дубинами отошли на второй план. Сейчас все красивенько, мещанисто, и убивают десятки миллионов мягкими ручками гламура.
Девчонка-фотограф прекращает ползать вокруг вбитых в доску часов. Разрастается грохот. Раскрываю двери, ищу источник шума. Демонтируют выставку железных поделок. «Без понятия» - вот название увиденному. Картины, фотографии на кривых щитах. Все скособочено, валится, то ли вбок, то ли назад. Ходят люди в спецовках, усиливают хаос. Бессмыслица современного искусства. Оно висит в «воздухе», переломано, перепахано и никуда не ведет. «Три богатыря» - стиль милитари. 21 век намеренно не желает порождать стили. Доказывает: без практики крушения искусство превращается в хлам.
Мусор может быть упорядочен, но это не ведет к коммуникации. Мужик может напиться «в хлам». В хлам, в помойку превращается коллектив, общество, страна. Россия сосредотачивается на столичном строительстве - все переделывается, ничего не достроено. То, что будто бы завершено, - чушь, нелепость, даже не эклектика, а месиво из стекла и бетона. Чужое и жестокое, созданное безразличными и случайными. Можно ли было представить в конце XIX века, что из грандиозной пивоварни устроят музей? А сегодня – пожалуйста: комплекс арт-галерей «Винзавод». В таких местах много продают. У Юрашко приобрести ничего не хочется. Агрессивная нетоварность. Махнули рукой на деньги. Разве можно продать дерево с корнями, приколоченное к стене! На фотографиях, что расклеены повсюду, бессмысленные фрагменты. Подворотни, тупики. Даже в Красной площади просматривается нечто тупиковое. Не свет, а тень в изображениях, нечеткость, размытость. Уже не люди, а сам город Москва не «говорит», жалобно стонет самым нутром: «Прощайте!..».
Без сожаления бормочу: «И ты, Влад, прощай. Жалко мне тебя, Юрашко». Смелость от усталости в безысходности. Паразитировали на либерализме, конструктивизме, дадаизме. А вот теперь и на безысходности. Нет. Пусть будут Шишкинские «Мишки», передвижники, чьи художественные идеи довели быстро до 1905 года. Пусть будут Мане и Моне («Олимпия» и «Кувшинки»), закончившиеся первой Мировой.
Перебираюсь в галерею «Регина». Некто Тимофей демонстрирует изображение Мертвого моря. Плоский берег с белым песком. Прозрачная мелкая вода. Ржавые столбы, ржавая железная сетка. Кривые зонтики от солнца. Толстый дядька лежит в воде, не тонет.
В галерее «Глаз» - Наташа Данберг. Цветы и волосы. Ромашки и васильки, вплетенные в косы. Толстые «канаты» волос отрублены. А вот цветы - свежие. Длинная веревка, сплетенная из кос. Тянется на десять метров. Нечто ужасное: верхняя половина черепа (скальп). Покрыт гладко причесанными женскими волосами, и от них, вниз, бегут женские косы. На концах - бантики.
В выставочных помещениях «Основы» - Дарья Кудинова. Глухие голоса. За перегородкой маленький зрительный зал. Черно-белый фильм. Сажусь на пластиковый стульчик. Пожилая женщина сидит напротив девочки. Разговор на немецком. Мягкое произношение. Чистое помещение (очевидно, кухня). Бегут субтитры. Помню слова: «Не нужно говорить о любви к своему ребенку. Нужно научиться его понимать».
Опять галерея «Регина». Евгений Антуфьев – долгожданные «Семь подземных королей». Из дерева, на скорую руку, вырублены уродливые фигуры людей и зверей. Очень много не обработанного янтаря. Куски его у чудищ вместо глаз. Маленький тотем - нечто, завернутое в серую тряпочку. Всюду рассыпаны потемневшие от времени щепки сосны.
