Рев, как музыку, полюбил в Курумычах. Отсюда уходили лайнеры, забитые цветной восточной публикой, на юг. Странные ощущения рождает вид пестрой азиатской толпы.
Зрелище – ИЛ-62 на взлете. Есть два мгновения при перемещении на самолете. Первое –когда самолет взлетает. Оторвался, втянул шасси. Земля убегает из-под брюха воздушного судна. Все стремительно уменьшается – постройки, деревья, дороги, поля. На их место вползает топографическая карта. На карте поля становятся ровными, а огромные квадраты четко очерченными и разноцветными. Пышные облака и солнце – холодное и бескомпромиссное на высоте в десять тысяч метров.
Второе – вид с земли. Был огромный самолет. Но оторвался от земли, и размеры его уменьшились. Габариты с большую, но всего лишь авиамодель. Внутри модели – живые люди. Пьют лимонад из пластиковых плошечек и сосут конфетки. Видны иллюминаторы, даже заклепки на крыльях и хвостовом оперении. Переваливается с тембра на тембр рев двигателей, но это уже не гигантский лайнер. Он стремительно уменьшается, и ты, как тебе кажется, даже можешь потрогать самолет рукой. Как хорошо уходил в небо ТУ-134!
В здании аэровокзала народу много, душно, представители разных племен агрессивно штурмуют кассы. Во второй половине 60-х, первой половине 70-х народ оседлал реактивный транспорт. Все хотели лететь на самолетах. В Душанбе, в Ташкент, во Фрунзе, в Алма-Ату. Деды в тюбетейках и мягких яловых сапогах. Бабки с ячеистыми авоськами, в которые были загружены красные яблоки. Молодежь в форме стройотрядовцев, с гитарами и рюкзаками. Мужики в клетчатых рубашках с коротким рукавом и молодые матери в кремплиновых платьях, белых босоножках и с сопливыми детьми.
У меня соплей уже не было. Они были у младшего брата. А у меня – не было. Нравилось расхаживать в толпе по аэровокзалу и слушать, как ревут самолеты. Представлялось, что это даже не аэродром, а космодром. Пассажиры загрузятся в серебряные машины и отбудут на зеленые планеты. Среднеазиатские пестрые халаты, овечьи папахи, кушаки из разноцветных платков и – ТУ-154 на взлете.
Мы променяли чудо на грязь убогих кишлаков и вонь зинданов. Реактивные лайнеры взлетали для всех – для старух и молодежи, для аксакалов и молодых матерей. Подержанные «боинги» летают для чиновников и оборзевших лавочников (пусть и миллиардеров).
Мне не спалось. Сладко и сильно зудело. Там, внизу. Зуд будто шептал: «Потрись, поерзай тем самым местом о простынь».
Гуляя с братом во дворах Академии, мы заходили в комнаты, которыми заканчивались мусоропроводы. Включали свет. Врассыпную прыскали мыши. Меня интересовали наклейки с иностранных бутылок. Привлекали иностранные юмористические журналы (типа нашего «Крокодила»). У нас в «Крокодиле» никогда не помещали карикатур или анекдотов «про это». В польских же, немецких, а особенно в венгерских журналах рисовали смешных голых теток и мужиков. Под картинками стояли подписи – что-то смешное. Мне было не до смеха. Я с жадностью рассматривал голые изображения. В душе зарождалось томление – такое же, как при рассматривании журналов мод на складе театрального реквизита.
Однажды обнаружил журнал на русском языке (польский журнал «Ванда»). В нем была изображена голая женщина и расписывалось, где и какие эрогенные зоны у женщин расположены. В статье впервые прочел слово «секс».
Посреди мусорки, под тусклой лампочкой, среди лопат и метел читал и не мог остановиться. В каком-то хламе швырялся Олег. Он стал гундеть, что ему в этом грязном месте скучно и пора выбираться отсюда. Но меня словно оглушило – «Секс! Эрогенные зоны! Вот что сильнее того, что ты считал главным! Секс важнее книжек. Он, может быть, важнее главной направляющей, пролегшей сквозь твои внутренности: ночные куранты – время – клоун Енгибаров – телеграмма Сталина – черно-белый мир – первомайская демонстрация – дикая радость – читальный зал Академии наук. Вещи, конечно, хорошие. Но эрогенные зоны сильнее».
Страничку со статьей пришлось вырвать, тщательно ее прятать (конечно же, во дворе, не в комнате: мама может найти, и будет что-то страшное) и перечитывать. Олежка заметил, что было что-то вырвано и спрятано. Стал приставать, чтобы и он увидел это спрятанное. Обещал все рассказать родителям. Пришлось делать ему деревянный меч из ножки старого стула, чтобы он заткнулся.
