Молодые люди нынче натягивают кроссовки на голые ноги. Носки часто заменяют «тату». Вот такое чудо - передо мной. Спортивные тапки с ребристой белой подошвой, ядовито зеленые, с желтыми шнурками. Татуировка с лодыжек тянется на икры - фантастические цветы и насекомые. Штанишки короткие, тесные, голубенькие. Толстый свитер, длинный шарф. Голова лысая, как белая, иссохшая кость. Из-под шарфа на лысину выползает жирная, сочная стрела, то ли лука, то ли осоки, выполненная иглой татуировщика. Очки тонкие, без оправы, с золотыми дужками. В ушах микрофоны. В руках - электрическая дощечка. Парень в нее упорно тыкает.
Раньше татуировка несла социальную нагрузку - уголовник - особый рисунок. Моряк - свои картинки. Разделы и ценности. Например: «Не забуду мать родную». Все свидетельствовало об общественных предпочтениях, о власти коллектива. В настоящее время индивидуализма захотелось свободы от общества. Выяснилось - несвободы у одинокого, эгоистичного больше, чем у коллективиста. Смысл – одинокого обдурить легче. Признаться в обратном - позорно, окружающие лузеры в твоей слабости найдут мимолетное успокоение, начнут орать: «Совок, ватник». Да и не умеет никто из «современных» жить в коллективе. Выворачивают через Интернет всякую дребедень. Обидно: никому не нужна информация, что ты ел на завтрак и с какой девицей бродил в ресторан. Десятки миллионов и ели, и ходили, и делали все то же самое. Последний рубеж: истыкать тело иглами, покрыть бессмысленными (несмываемыми!) рисунками.
На Воробьевы еду из-за Огарева. Сам-то я - «совок, ватник, колхозник», нисколько этого не стесняюсь. Мне безразличны вопли несвободных людей. Мне не нравятся «байкеры», придурковатые «футбольные фанаты» и, вообще, всякие «фанаты», особенно «фанатички». Некоторых людей - уважаю, но после того, как убедился в их уме и эффективных действиях в реальной жизни.
На склонах высокого берега Москвы-реки, напротив Лужников, два мальчика 13 и 15-ти лет дали друг другу клятву жизнь положить на революционную борьбу против самодержавия. Герцен - гениален. Честно: «Былое и думы» посильнее дневниковых писаний Достоевского. Огарев - будто в тени. А «Колокол» начал издаваться по инициативе Николая Платоновича. И «Полярная звезда». При его деятельном содействии возникла «Земля и воля». А без нее не было бы Чернышевского, Плеханова, Саши Ульянова, Кибальчича, Веры Фигнер, Писарева, Морозова, Веры Засулич и, наконец, Владимира Ильича Ульянова-Ленина. Всех тех, с которыми «играю» в одной команде.
Свихнувшийся математик Шафаревич сравнивает пьесу Аристофана «Законодательницы» с «Манифестом коммунистической партии». Более проблемных выводов по поводу этого сравнения найти трудно: и Аристофан, и Маркс хотят уничтожить частную собственность, уничтожить семью, и от пуза нажраться (крайнее материальное благополучие).
По мнению Шафаревича, ничего «научного» в писаниях Энгельса и Маркса нет, а разворачиваться нужно к утопическим фантазиям Кампанеллы, Фурье, Оуэна. Маркс и вовсе недоразвитый (и поздний) ребенок немецкого романтизма. Все плохо в социализме по Шафаревичу. Социализм его, одинокого и гениального, обидел.
Вот сидит передо мной «продукт» антисоциалистической утопии математика: уши заткнуты, тело изрисовано, как стена в клозете. Социализм, по мнению ученого, «настроен» на разрушение самой природы, а сначала - Родины-матери. Вот и Есенин в восемнадцатом году об этом писал: «Ради вселенского братства людей / Радуюсь песней я смерти твоей» («Иорданская голубица»). Приплетает Андрея Платонова: «Ненависть - душа революции… За ними подвергается истреблению от человеческой руки природа». Наступает царство машин. А работать необязательно. Что-то бесноватыми немецкими «друзьями» попахивает в душном мирке математика. Ему в противовес - клятва двух юных друзей.
На метромосту вышел на станцию, что «висит» над Москвой-рекой. Серая сталь труб, холодная чистота гомерических стекол: «Эй-й-й!» - громко крикнул во всю глотку. Никто не отозвался. Пусто, даже постовых нет.