Бегу обратно в парк. Художников на подходе к пристани нет. Обвалившаяся центральная часть пристани так и торчит из воды. А ведь причаливала красная яхта с попами и ряжеными казаками, несли хоругви, ручки целовали. После этого причал рухнул. Нехорошо на Руси кончается поповская суетня. Нынче с людской, развороченной вкривь и вкось, человеческой психикой дело плохо.
В парке все торчит, цветет, топорщится молодой листвой. Распустились розы, что придает прогулке ощущение праздника. Солнце наливается ржавой желтизной, наполовину уходит за горизонт.
Пальмы - высокие, затянутые в растительный войлок, осуждают меня, предателя. Физически чувствую исходящее от них отчуждение. Ни ветерка, а узкие стреловидные листья колышутся: «Иди отсюда, иди».
В фонтанчике зеленые листья лилий, а лилий нет. В августе вода темная, золотых рыб, обитающих в водоеме, почти не видно. Зато расцветают лилии. А сейчас вода прозрачна. Отлично видны лохматые веерообразные хвосты и плавники.
Восточная сторона дворца. Мраморные лавки, дорожка, летящая вверх. Высокая стена, огораживающая дворцовый двор. Одна за другой едут электрические тележки, забитые людьми. Электромоторы нудно, высоко гундят. Пассажиры одеты в одинаковые майки, бейсболки. И - не пионерского возраста. В водопадах Малого Хаоса мою лицо, руки по локоть. Между деревьев прокрадывается глубокая тень. Толстые тетки в оранжевых майках хохочут, лезут сниматься под холодные струи. Плотную тень тревожат синие вспышки. Женщины крепко выпили.
Спрашиваю: «Что за униформа? Название фирмы на спине, на кепочках?» Пейзанки тайны не держат: «Мы - от фирмы. Хозяин послал на деньги организации. Лучшие работники - в Крым. Цены в гостиницах плевые, а кто работает на Крым - тому известность. Наш-то пиарится, на телике, в газетах - поддерживаю крымчан, из Омска шлю своих работников отдыхать в южные здравницы, а сам…» - «Ну, Алка, тише, вдруг мужик не просто… А вы не хотите к нам, под водичку?» - прерывает разговорчивую подругу товарка. Благодарю омских мастериц, ретируюсь к озерам с лебедями.
Прямо по курсу, над головой, «корона» Ай-Петри. Плюхаюсь на лавочку. Отдыха - десять минут. В небе появляется звезда. Мимо, опираясь на конструкции, которые передвигаются вперед руками, ползут он и она. Слышать старческое шарканье нет сил. Не десять минут, а пять.
По камушкам тропки, что бегут рядом с лебединым верхним озерком, проникаю в хаос тяжелых камней. Ищу могилу Чемлека. Быстро отыскиваю путь, ведущий к пещере, в которой покоится любимая собака Воронцова. Ныряю в темень, сижу на корточках возле серой плиты. Выскакиваю в живописный беспорядок и стремительно несусь ко дворцу. Буду сидеть на лавочке, глазеть на великолепный дом в английском стиле. Они во тьме нескромно выпячиваются.
Сел. Смотрю на часы. Девять тонких и звонких ударов. Времени до автобуса на Ялту - полчаса. Стекло на часах разбито уже два года. Изящество губит мелочь. Шикарный дворец и битое стекло курантов. Разве это дело! Плохо. На площадку, от извилистого прохода между высокими стенами, - двое ворот. Слева, на выходе - только один проход. Справа все идут люди, но огни во дворце гасят, работники закрывают ставни. Они в английских домах изнутри, а не снаружи. Потушили свет в сувенирной лавке. Прощай, Алупка!
Запыхавшись, влетаю на автобусную остановку. Народу, как сельдей в бочке. Душно. На переднем сиденье добродушный пьяный дядька. На руках шустрый мальчонка. Сосет петушка на палочке. Выпивший, шутливо-угрожающе: «Дай папе петушка лизнуть, дай папе…» Малыш, неожиданно громко: «На, лижи, если хочешь, нализался уже». Пассажиры хохочут.