Строение снижается до двух этажей. Центральная часть дома - остекленный многогранник. Одноэтажные пристройки с подслеповатыми окошками и маленькими дверями, врываясь в почву, сравниваются с кустами. Всюду - веранды, верандочки. Несколько лесенок, с деревянными перилами, опоясывают странное жилище поэта.
У калитки - мраморный бюст хозяина. Всунули посреди двора еще один скульптурный портрет Максимилиана в полный рост. Концентрация памятников поэтам приблизительно одинаковая: у Волошина - три на пятачке в пятьдесят квадратных метров и у Пушкина, в Гурзуфе и Артеке.
Веселые, от пива, спутницы заставляют нас фотографироваться рядом с полноростым монументом. Я - среднего роста - и В., такой же конституции. Держимся за посох, обнимаем горячие медные плечи. За монументом повешена панорамная фотография на клеенке: пустой коктебельский берег, Волошинский дом в невысоких кустиках, ближе к отрогам Карадага - бедные домики греческой деревни. От дома к плоскому берегу проложена деревянная дорожка на невысоких столбиках. Столбики уходят в море, и с мосточков можно нырять.
Фотография старинная. Все в коричневых бликах, а Карадаг - в темных пятнах, будто в лишаях, похож на шипастого дракона, сползающего в море. Огибаем дом с интересом. Мемориальные доски. Сначала - Украинской ССР. Потом – Крымские дощечки. Просто Украина с хохлацкими надписями. Постройка шебутная, неспокойная. За каждым углом комнатки, лесенки в хаотичном порядке. Ощущение, что пристанище художника вывернули наизнанку - кости, сухожилия - все видно. Акации. Низенькие магнолии.
Вот и благодатная тень. Веранда с низкой крышей. Стол. Самовар. В вазочках конфеты, печенье, наполовину укрытые вышитым полотенцем. Три женщины пьют чай, а в открытую дверь виден дядечка. При включенной настольной лампе возится над маленьким кусочком бумаги с кисточкой. Слышен разговор чаевничающих: «У меня сегодня уже четыре группы». Другая: «С ума сойти! Идут и идут. Хоть бы хозяин дома помог! Сошел бы с монумента. У Пушкина день рождения, а он его любил…».
Снова сворачиваем за угол. Женщины наши чуть не взвизгивают от страха: сквозь перила очередной веранды видна большая мохнатая голова. Молодой мужик лежит на лавке. На белой майке - круги от пота. По перекладине, близко от страшной головы, ползет черный жук.
«Кто это?» - опасливо интересуется И.. - «А это - очередной поэт, почитатель таланта Волошина. Приехал, крепко помянул коллегу и улегся отдохнуть от филологических трудов».
Снова выходим на главную площадку. Там мужики, туристы фотографируются, обнявшись с монументом, а им запрещают экскурсоводы. Поднимается дощечка с номером нашей группы. Нас вводят, через дверь в нижней галерее, в дом. Двери филенчатые, крашеные. Ручки медные.
В далеком детстве, в Уральске, в старом доме были такие же двери (и запахи похожие - запахи ни о чем - не приятные и не противные). Запахи могут быть молодые и старые. Здесь были старые. Шум деревьев стих, порывы ветра не беспокоят. В доме отличная изоляция. Слева, за столиком - пестрая женщина отрывает контроль с билетов. Комнаты небольшие, стены беленые, полы из крупных досок, коричневые. У стен - витрина, за стеклами - письма, дневники, книги с пометками. Мелочевка из подлинных личных вещей Волошина и его гостей. По стенам, опять же за стеклами, - акварели и гуашь поэта. Их - десятки. Окрестности Коктебеля в разную погоду. Волошин не любил зиму. У него желтая жара да сухие травы.
