Чавкают чем-то в местах неприличных.
Звук аппетитен, хоть вислые груди
Скисли в объятиях прошедших и личных.
Дынями желтыми грозно топорщась,
Вперлись, распухнув, под самую челюсть.
В щелках распахнутых наглость и твердость,
Скомкана страстью бесстыжая прелесть.
Ждали припевок и резкость движенья,
Так, чтоб сорвало широкие ленты.
Зрелым вакханкам идут обнаженья,
Им не присущи девиц сантименты.
Бубны в руках их, а ритмы все жарче.
Рвется бурленье в утробах линялых.
Запах тяжел, а румянец все ярче
В раструбах медных помятых и малых.
Ядом металл зеленеет, и смрадом
Тянет с кишок покровительниц слова.
Рифма свернулась под листьями гадом,
Впиться стихом смертоносным готова.
Если кто скажет, что стих - это чудный,
Нежный ребенок любовных занятий,
Музы отрывисто рыкнут про скудный,
Бедный словарик срамных восприятий.
Дева поэта летучая шлюшка,
Та, что ночами сипит, как старуха.
Ей, вислозадой - бутыль и подушка.
Мне, стихоплету - зеленая муха.