На Адалары забирался Пушкин. Был он молод, о женитьбе не помышлял, и благодать была южная. Потом - Михайловское, Болдино. Деревня. После них он стал великим поэтом. В 1831 году женился на простой умом, весьма миленькой девушке - Гончаровой - из полотняного завода. В дворянской среде привечали французскую речь. Чиновник чиновнику писал по-французски. Наиболее чопорные дворяне по-французски писали матерям, женам, детям. А Пушкин подражал дедушке Крылову. Тот щеголял русской простотой. Придет в собрание (а только что разговаривал с дворником) и - тем же языком скажет колкость. Может уснуть после этого. Храпел, а никто посмеяться над манерами баснописца не смел. Вот и Александр Сергеевич к жене - наигранно простецки: «какая ты дура», «душка» да «женка» (чем изрядно раздражал Натали). В пушкинских «семейных» русизмах чувствовалась игра. Так он утверждал право на личную жизнь. Многие в нее нос совали.
Бенкендорф приказал вскрывать письма на почте. Контролировал общественные настроения. Манеру эту ввел при Екатерине Великой почтмейстер-директор И. Пестель (отец будущего декабриста). По-русски частенько Пушкин обращался к другу Плетневу. Женился, сообщает, иного счастья и не желает больше. То знаменитое письмо всплыло в памяти. Чем кончилось - другое дело.
Вот и я, подплывая к Адаларам, ничего уже не хочу. Все и так чудесно. Сел на корму, опустил ноги в воду. Опять хорошо. Горы в белесой дымке. На самой верхотуре еле видно «Беседку ветров». Вода кажется еще теплее. Ласкает пятки, будто что-то у меня выпрашивает своим участием. Наклонился, легонько похлопал покарябанной, в зеленке, ладошкой по поверхности. В голове зароилась песня «Роллингов» - «Gimme Shelter» с пластинки «Let it Blead”.
И жена у меня - красавица. Есть женщины, которым окружающая обстановка помогает выглядеть прилично. Некоторым дамам уже ничто не может помочь. Есть кудесницы, выглядящие прилично в самых невыгодных условиях (мол - такая). Но здесь, на голубом просторе, в купальнике, на подходе к грозным, изрезанным ветрами и водой, скалам ее головка с темными волосами, ее плечики выглядят изумительно. И стильно. Человеческое и природное совпало на все сто.
Говорю: «Ирунька, забирай влево от первой скалы, в тень. Там буду погружаться». Идем влево. У меня - брюхо. Расплывается над резинкой, на которой держатся трусы. Втягиваю живот. Смачиваю ласты, маску, продуваю трубку. И., обернувшись, увидев меня, лысеющего, в водолазной маске, громко смеется: «Хорош аквалангист!» Сквозь стекла пытаюсь улыбнуться, но выгляжу при этом ужасно. Щетина, тонкие ручки, брюхо и массивные ноги. Замечаю: если отбиваться от нападающих, то ногой. Ноги, однако, окрашены зеленкой. Хочу увидеть, как Адалары разместились под водой - либо круто уходят в темень пучины, либо подпираются снизу широкой россыпью камней. У берега, там, где камень прет из воды, мелко. Прыгаю вперед ногами, аккуратно придерживая маску. Тут же выныриваю, чтобы выдавить из дыхательной трубки фонтанчик воды, заскочившей внутрь. Маской - снова в воду. Поплыл. Вода темно-зеленая. Скальная тень накрыла поверхность, и в глубине ничего не видно. Снова - «Роллинги» - «Black and Blue» - самая первая, изломанная, как соломинка, мелодия. Очень соответствует неопределенности открывшейся взору картины.