В маленькой Швеции состоялся киноклассик по фамилии Бергман. Он для мира велик, что ж говорить о погасшем Северном королевстве! А ведь помимо Бергмана и «АББЫ», там есть король. Кому нужен монарх при Ингмаре Бергмане? Рядом с ним мал и Пер Лагерквист (честно написал - «Карлик»). Астрид Линдгрен («Мы на острове Сальткроке») тоже не тянет. А ведь у Линдгрен дети - главные герои. Наглая девица «Пеппи - Длинный Чулок» - тоже ребенок.
Главный оппонент Бергмана, режиссер Видерберг, упрекал мастера в медлительности. Самая атеистическая страна в мире, а выдающийся киношник с шестью женами, девятью детьми и морем любовниц всю жизнь (и в кино, и в театре) копался с проблемой «Человек - Бог». И это при наличии так называемой «шведской семьи». Это то и раздражало Видерберга: Бергман - лицемер. Честно разбираться не с высосанной из пальца «вертикалью» (человек - бог), а жить на плоскости (горизонталь).
Тут бы разобраться с другой напастью - «человек - человек». Выжив, не сорвавшись с высоких камней, однозначно принял сторону «бергмановской вертикали». Вернее, когда висел на руках над яминой, ни о какой «вертикали» не думал. Потрясение спало. «Ум вошел в разум», и в пространстве личного сознания тут же задрал башку повыше. Старался увидеть, кто там, в небесах, так пошутил надо мной. Чей настороженный взгляд чувствовался среди скал? Почему все-таки пожалели? Что же до горизонта - чего о нем думать! Я устало плетусь по плоскости.
Мысль назойлива, как летняя муха. «Мух» огромное количество. Облепили белый кисель мозгов. И, хотя неимоверно хочется пить, всплывают из глубины сознания «понты». Колени мои в крови. Бурые засохшие капли, оставив черные следы, скатились по икрам. Голые руки покрыты засохшей древесной шелухой, осевшей, прилепившейся пылью. Подношу ладони к глазам. Лучше бы их не видеть. Как можно собственные руки довести до такого состояния! Лицо черное, в подтеках пота. И маленькие глазки запали. Недельная щетина. Монстр.
Спасает фантазия: не придурок, а муж, воин, израненный, но вернувшийся с битвы. Не сломленный в бою рыцарь, скинувший разбитые вражескими секирами латы. Так мужиков представляли в средневековье. Христа в те времена изображали на коленях девы Марии сформировавшимся дядькой.
Дома в Полднивке крепкие, богатые. Заборы - глухие. Но вот ограда не из красного кирпича, а из толстой сетки. Асфальтовый дворик перед крыльцом. За обширным двухэтажным домом - сад. Окна ярко освещены, виден сад с молоденькими яблоньками на подстриженной траве. Дворик огорожен низенькими кипарисами. Поздно, но посреди двора мальчик в кедах разбегается, лупит по мячу, и тот с грохотом обрушивается на ограду.
Вздрогнул от громыхания. Мальчик подхватил мяч, профессионально обработал, с правой ноги, мощно, по второму разу - бах в ограду. И снова принял отскочивший мяч, закрутился в замысловатом танце посреди площадки. Голос женщины из открытого окна: «Равиль, прекрати шуметь! Днем не наигрался?» Пацаненок - ногу на мяч, с интересом уставился на меня: «Мать позови», - еле просипел я. - «Дома старшая сестра», - заявил футболист. - «Тогда сестру», - прошелестел я. Мальчонка, оставив одинокий мячик, забежал в дом: «Чего? Кто?» - спросила женская голова, просунувшись из дверей дома: «Пить. Пожалуйста. Я - с Аю-Дага», - шепчу, хотя язык окончательно присох к небу.
Девица исчезла и появилась спустя минуту во всей красе: стройная, в маечке с надписью на пышной груди: «Baby». Тоненькие обтягивающие лосины, резиновые шлепки. Тащит полтарашку. Перекидывает бутыль через ограду: «Может, зайдете, умоетесь?» - спрашивает. Ничего не отвечаю. Уже открыл бутылку, жадно лопаю холодную, вкусную воду. Страшно вращаю глазами, подаю сигнал: «Спасибо». Девушка, сказав: «Ну, пейте», возвращается в дом. Хлопает дверь. Слышно - закрывают изнутри. Отрываюсь от бутылки, рыгаю. За один раз одолел половину. Снова жадно припал. Рыцарю стало жарко. Со спины ударил пот.