Хорошо было бы – просто подвиг. Так и было. А здесь – и подвиг, и поговорить, порассуждать о подвиге можно. Более того – в кино. Ловко сделано: с одной стороны, Ромм и Райзман, а с другой стороны, одновременно, Гайдай. Когда Гайдай выпал из этого «проекта» (ушли Козинцев, Ромм и Эйзенштейн), то все его фильмы превратились в какую-то чушь. Уже «Спортлото-82» было невообразимой белибердой. О чем-то говорить нельзя. Тогда это святое. Когда можно говорить – кинематографическим, музыкальным или литературным языком, то святость кончается, а подвиг приобретает характер бессмысленной жертвы. Здесь важно успеть первыми. Кто начал говорить – тот и остался в памяти как великий композитор, писатель или режиссер. Великие оказываются главными разрушителями. Вот и весь спор о феномене шестидесятников.
В «Девяти днях» у Ромма и Гусев, и его друг Илья – истинные рыцари и аристократы. Как пренебрежительно Илья говорит об окружающих его людях. Например, о посетителях и официантах ресторана, где они ужинают после того, как Гусев первый раз вышел из больницы. Так же у Козинцева тот же Смоктуновский в «Гамлете» обращается с Розенкранцем и Гильденстерном. «Но играть на мне нельзя», - в ужасе и с отвращением «отталкивается» Гамлет-Смоктуновский от этих деятелей.
Одинаковая эстетика. Скупость. Простота. Четкость. Кухня в доме у Гусева, где жена готовит ему яичницу, так же просторна, условна и четка, как и замок Эльсинор у Козинцева. Там тоже – простор, простота и никакой дворцовой роскоши.
И Гусев не возражает высокомерию рыцаря Ильи. Великолепный монолог о дураках в исполнении Ильи-Смоктуновского у Ромма. Это ведь и о советских дураках в том числе. Дурак вечен и универсален. Дурак великолепен и живуч. Но мы-то, подразумевает Илья, мы с тобой, Гусев, - не дураки. Мы выше дураков, в том числе и советских, и русских, и шведских, и американских. Мы рыцари – сверхлюди. Данко, вырвавший свое сердце, наш брат. И Гусев не возражает Илье. Более того, он выше Ильи. Тот аристократ мысли, потому что ему интересно. Он тренирует мозг. Гусев аристократ (другой) оттого, что он всемирен. Он принадлежит Вселенной и оттого спокойно сжигает себя на ее огне – ядерном огне. Огне солнца.
Я расчувствовал властную жадность к идеальному. Через прекрасное. Не нужно красивых ботинок, курток и свитеров. Не надо шикарных тусовок, хат, автомобилей. Нужна возможность постоянно воспринимать прекрасное и окунаться в мир мощных мыслей. А поскольку на 99 процентов жизнь состоит из ненужных телодвижений, то (и здесь уж никуда не денешься) ты пребываешь в беспрерывной борьбе за свободное время, которое можно заполнить прекрасным и умным.
Из Новых Черемушек мы переехали непосредственно в общежитие Академии общественных наук. Это было величественное здание в стиле сталинского классицизма. Здание построил какой-то советский академик архитектуры (кажется, Алабян), и оно мне очень нравится.
Мы жили на шестом этаже, четвертое окно от центра здания, налево, если смотреть с проходной. Помещение было так же величественно внутри, как и снаружи. При входе, в полукруглой стеклянной ротонде, раскинули зимний сад. Растения зимнего сада были украшены копией картины художника Непринцева «На привале». На первом этаже - огромные холлы с мягкими креслами и диванами. Тогда только-только появились цветные телевизоры. С удовольствием смотрел в цвете чемпионаты мира по хоккею. Вечером у телевизоров собиралось множество народу самых разных национальностей. Конечно же, были представлены все советские республики. Но также было много иностранцев – немцы, поляки, венгры чехи, словаки, болгары, йеменцы, сирийцы, иранцы, алжирцы. Были даже китайцы, хотя в начале 70-х взаимоотношения между нашими странами этому не способствовали. Я никогда иностранцев не видел (кроме детей в Артеке). Все это были взрослые, солидные мужики. Интересно было слушать, как они разговаривают по-русски. По акценту можно было определить, кто говорит – немец или венгр. И, конечно же, европейцы лучше одевались.
Отец договорился – и у меня через несколько дней были ботинки на моднющей тогда полуплатформе – темные, круглоносые, и вельветовые, песочного цвета, штаны. Конечно же, появились и джинсы.
