i_molyakov (i_molyakov) wrote,
i_molyakov
i_molyakov

Заметки на ходу (часть 230)

При Сталине об этой чистоте не говорили. Просто лучшие так жили – чисто и холодно. Если надо – героически погибали. Как Зоя Космодемьянская. После холодных и чистых сталинских времен об этом можно было и сказать. Разговоры были началом конца холода и чистоты. В первых рядах роммы и козинцевы, чувствительные ко всякому распаду и концу.
Хорошо было бы – просто подвиг. Так и было. А здесь – и подвиг, и поговорить, порассуждать о подвиге можно. Более того – в кино. Ловко сделано: с одной стороны, Ромм и Райзман, а с другой стороны, одновременно, Гайдай. Когда Гайдай выпал из этого «проекта» (ушли Козинцев, Ромм и Эйзенштейн), то все его фильмы превратились в какую-то чушь. Уже «Спортлото-82» было невообразимой белибердой. О чем-то говорить нельзя. Тогда это святое. Когда можно говорить – кинематографическим, музыкальным или литературным языком, то святость кончается, а подвиг приобретает характер бессмысленной жертвы. Здесь важно успеть первыми. Кто начал говорить – тот и остался в памяти как великий композитор, писатель или режиссер. Великие оказываются главными разрушителями. Вот и весь спор о феномене шестидесятников.
В «Девяти днях» у Ромма и Гусев, и его друг Илья – истинные рыцари и аристократы. Как пренебрежительно Илья говорит об окружающих его людях. Например, о посетителях и официантах ресторана, где они ужинают после того, как Гусев первый раз вышел из больницы. Так же у Козинцева тот же Смоктуновский в «Гамлете» обращается с Розенкранцем и Гильденстерном. «Но играть на мне нельзя», - в ужасе и с отвращением «отталкивается» Гамлет-Смоктуновский от этих деятелей.
Одинаковая эстетика. Скупость. Простота. Четкость. Кухня в доме у Гусева, где жена готовит ему яичницу, так же просторна, условна и четка, как и замок Эльсинор у Козинцева. Там тоже – простор, простота и никакой дворцовой роскоши.
И Гусев не возражает высокомерию рыцаря Ильи. Великолепный монолог о дураках в исполнении Ильи-Смоктуновского у Ромма. Это ведь и о советских дураках в том числе. Дурак вечен и универсален. Дурак великолепен и живуч. Но мы-то, подразумевает Илья, мы с тобой, Гусев, - не дураки. Мы выше дураков, в том числе и советских, и русских, и шведских, и американских. Мы рыцари – сверхлюди. Данко, вырвавший свое сердце, наш брат. И Гусев не возражает Илье. Более того, он выше Ильи. Тот аристократ мысли, потому что ему интересно. Он тренирует мозг. Гусев аристократ (другой) оттого, что он всемирен. Он принадлежит Вселенной и оттого спокойно сжигает себя на ее огне – ядерном огне. Огне солнца.
Я расчувствовал властную жадность к идеальному. Через прекрасное. Не нужно красивых ботинок, курток и свитеров. Не надо шикарных тусовок, хат, автомобилей. Нужна возможность постоянно воспринимать прекрасное и окунаться в мир мощных мыслей. А поскольку на 99 процентов жизнь состоит из ненужных телодвижений, то (и здесь уж никуда не денешься) ты пребываешь в беспрерывной борьбе за свободное время, которое можно заполнить прекрасным и умным.
Из Новых Черемушек мы переехали непосредственно в общежитие Академии общественных наук. Это было величественное здание в стиле сталинского классицизма. Здание построил какой-то советский академик архитектуры (кажется, Алабян), и оно мне очень нравится.
Мы жили на шестом этаже, четвертое окно от центра здания, налево, если смотреть с проходной. Помещение было так же величественно внутри, как и снаружи. При входе, в полукруглой стеклянной ротонде, раскинули зимний сад. Растения зимнего сада были украшены копией картины художника Непринцева «На привале». На первом этаже - огромные холлы с мягкими креслами и диванами. Тогда только-только появились цветные телевизоры. С удовольствием смотрел в цвете чемпионаты мира по хоккею. Вечером у телевизоров собиралось множество народу самых разных национальностей. Конечно же, были представлены все советские республики. Но также было много иностранцев – немцы, поляки, венгры чехи, словаки, болгары, йеменцы, сирийцы, иранцы, алжирцы. Были даже китайцы, хотя в начале 70-х взаимоотношения между нашими странами этому не способствовали. Я никогда иностранцев не видел (кроме детей в Артеке). Все это были взрослые, солидные мужики. Интересно было слушать, как они разговаривают по-русски. По акценту можно было определить, кто говорит – немец или венгр. И, конечно же, европейцы лучше одевались.
Отец договорился – и у меня через несколько дней были ботинки на моднющей тогда полуплатформе – темные, круглоносые, и вельветовые, песочного цвета, штаны. Конечно же, появились и джинсы.
Tags: Заметки на ходу
Subscribe

  • Больничное – 2.29

    Земля, обыденно вращаясь, Покойность мыслям придает, Как будто ей легко, не маясь, Вершить свой медленный полет. Есть ось, как штырь, Не штырь,…

  • Больничное – 2.28

    Не проще ль жизнь отнять, ударь, и вся забота. Ведь можно сделать так? Убийства простота Привычна для людей, кровавая работа, Тут кто-то досаждал…

  • Больничное – 2.27

    Вылизывая гладкость рифм из звуков, Бесстыдствуем, являясь напоказ, Плевать нам на покой детей и внуков, В них пальцем ткнут, и больно, и не раз!…

  • Post a new comment

    Error

    default userpic

    Your IP address will be recorded 

    When you submit the form an invisible reCAPTCHA check will be performed.
    You must follow the Privacy Policy and Google Terms of use.
  • 0 comments