Иначе в селениях, похожих на Гурзуф. С одной стороны - море. С тыла - горы. Я видел в крымских горах дохлые предприятия - пыльные, с неухоженными окрестностями. Но такого добра мало. В море - ничего. Вода. А как же хибарки, сараюшки, гаражи, мусорные свалки? Города в горах «впитывают» эти «прелести» в свои тела. Тепло, солнце палит, каштаны, а тут еще неизбежное ощущение весьма уютной тесноты. Одно дело - просторное помещение. Совсем другое - тесная палатка странника, где спальня, кухня, кладовая, мусорка распиханы по углам не очень аккуратно, зато рационально. Всё кривовато, замысловато, горбато и чревато.
Вот и девочка-собачка - есть «чреватое». Горный городок обрывается резко, безальтернативно, и за узенькой асфальтовой дорожкой - не дома, а обширные виноградники, взбирающиеся на кручи. Если вовремя не вывезти мусор - беда. Гурзуф начинается резко - дорога, за ней - дома и многоэтажные гаражи, узкие каменные лесенки, зовущие вниз: «Ты деда дикого видела, того, чьи козы и чья девчушка? Ярый. Хватит нам приключений. Брось маяться».
Минуем гаражную застройку, выходим на извивающуюся змеей улочку, пробивающуюся между доморощенными «гостиницами» и нелепыми постройками. В помещениях, что не сдаются внаем, открыты двери, на них накинуты шторки или тюль. Прихожие завалены бытовыми вещами, детскими колясками, велосипедами, стоптанными тапками, одеждой на вешалках. Доносится бурчание телевизоров, громкие голоса, крики, смех, детский плач. Вкусно пахнет жареной рыбой и картошкой. Самодельные «отели» в основном пусты. Всюду сдается жилье. За калитками видны микроскопические дворики, маленькие веранды, навесы, увитые виноградными лозами. На веранду можно ставить две раскладушки. Ночлег готов.
Навстречу - странная женщина. Торопится, прячет лицо, стремится быстрее миновать нас. Но И. выхватывает спешащую из потока ее дел: «Не скажете, как пройти к «Гурзуфскому», не по большой дороге, в обход, а по краю?» Гражданочка тормозит столь резко, что пыль взвивается у нее под ногами. Низким монотонным голосом излагает она информацию о хитрой тропинке, которой пользуются поселковые: «Прямо. Недостроенная гостиница. Крутая лестница вниз. Потом - между кустов. И - узкая щель между школьной котельной и сараем. Школьный двор. В дальнем углу тропка продолжится. Осторожно: грязно! Там бьет источник. Загадили, сволочи. Когда-то брали воду, теперь можно травануться. Блочная пятиэтажка. Вдоль нее к двенадцатиэтажным башням. Вниз метров двести. В высотках проживает персонал «Гурзуфского». И вот вам - верхние ворота санатория».
И. хотела поблагодарить и идти, но женщина, странно уперев глаза в небо, будто читая молитву, начала снова повторять тот же текст. Пришлось слушать второй раз. Но, когда то же самое начало повторяться в третий раз, я не выдержал: «Спасибо большое. Мы пойдем. Хватит». И за руку потащил И. прочь. Женщина же, не обращая внимания на то, что мы ушли, стояла посреди дороги, твердила: «Загадили, сволочи… Метров двести… Ворота «Гурзуфского».
«Какой странный поселок! Шваркнутые тетки в рваных тапках, девочки-собаки», - шепотом просвистел я. Дважды прослушали подорожную, но в тропинке запутались. Оказалось, что «загаженный родничок» струится между котельной и сараем. Земля пропитана влагой, истоптана в грязь множеством ног.
Уже почти стемнело, когда от школьного футбольного поля спустились к крупноблочному жилому корпусу. Место для мусорных баков огорожено, но самих их не видно, так обильно навален хлам: тряпки, несколько старых пальто, продавленное кресло, покореженная металлическая посуда (запомнился чайник с выдранным носиком), радиола «Аккорд», книги, бумаги, фотографии. Привлекли внимание ящики с красками, заскорузлая палитра, рваный плакат группы «Led Zeppelin» (там, где Пейдж в нацистской форме) и альбом питерского художника Олега Теняева.