Горькое чувство любви. Жестокое чувство любви. Страшное чувство любви. Женщина, для рождения дитяти, без легкомысленной роли пособника-мужчины - никак. Вот вам женская любовь. Мужчине, носителю семени, хотелось бы погулять и вольно попрыгать. Ему не хотелось бы делать грязную работу, копаться в каких-то женских глубоких ранах. Они и на вид-то чрезвычайно несимпатичны. Куда привлекательнее хрен-молодец с крепенькими яйцами. Чудная игрушка. То он маленький и мягкий, а то вдруг большой и твердый. Интересно же. Не случайно такая игрушка, как ванька-встанька, популярна у ребятишек. Некоторым мужчинам, заигравшимся и ленивым, не желающим, а то и просто боящимся женщин, так нравятся живые ваньки-встаньки. А зовут этих любителей поиграть педерастами.
Мать-природа, одолевая мужскую лень и легкомыслие, накачивает мальчиков таким чудовищным количеством сперматозоидов и противных гормонов, чтобы они никуда не делись и обязательно забрались на какую-нибудь раненую девочку. Из-за избытка гормонов мужчинам, если они не стали выдающимися половыми маньяками (сбой системы, природа переперчила), удается сделать великие открытия, написать гениальные книги или музыку. Великая книга или симфония тоже, несомненно, извращение. Простые люди порой ужасаются великой музыке и великим книгам, но ведь все из ряда вон выходящее (и половые, и литературные извращения) не объявишь опасным для людей.
Надо разобраться, что для человечества страшнее – десяток замученных маньяком девочек или же «Так говорил Заратустра» Ницше. Но поскольку ужасные последствия «Заратустры» более глубоки и серьезны, чем жизнь нескольких девочек и одного дурака-истязателя, то «Заратустру» принято считать выдающимся (хоть и не бесспорным) произведением философии. Любой умный человек (то есть человек, умеющий справляться с наплывом похоти) понимает – нет ничего страшнее разума, подчинившегося власти Эроса полностью. Тут дело пахнет не несколькими замученными девочками. Эту страшную штуку несколько раз выпускали на свободу. Кончилось десятками миллионов убитых и замученных. В 45-м сумели (хоть и с огромным трудом) загнать в подполье.
Это только начало. То ли еще будет. А будет обязательно. Потому что женщина – это вечная боль и рана. Мужчина – вечный халявщик. Дурные гормоны все стряхивают с огромным трудом и треском в одно целое – и рождается дитя. Новая жизнь со стоном и криком протискивается в узкую щель случайности, и уж потом ее не остановить. Снова рана. Снова бесконечность. Снова тяжелейшее схлестывание, сдобренное толстым бессмысленным слоем чувств и переживаний (будто вата при ранении), называемое любовью.
Фильм Лилианы Ковани «Ночной портье» с Хамфри Багартом как раз об этом – о сексе и насилии. А еще о том, когда писания Ницше и музыка Вагнера дают свои плоды – убиты десятки миллионов. Но выжившая заключенная концлагеря, героиня Шарлотты Ремплинг (как мне нравятся ее глаза!), узнает в скромном ночном портье своего мучителя, бывшего лагерного офицера. Как вспыхивает между ними любовь – горькая, какая она и есть на самом деле – страшная. Ничего не кончилось. Все еще будет. И не десятки, а сотни миллионов будут убиты. Из-за страшной любви, которая сильна, как смерть.
В Библии не случайно дается и такое определение любви. Самое главное определение. «Молчание ягнят» - про это же.
А вот «Ребенок Розмари» Романа Полянского несколько о другом – о чуде рождения ребенка. Это мы говорим – чудо, обставляем этот акт разными сопливыми глупостями. Акт рождения, говорит Полянский, по сути, - акт смерти. Это акт ужаса. Сверхъестественного. Вселенского.
Кто такой Айра Левин, написавший небольшую, но сильную книжку, по которой снят фильм, не знаю. Но знаю Полянского, его творчество, начиная с «Ножа в воде» и «Отвращения» (вот где Катрин Денев «в своей тарелке»).
Парень с детства был завсегдатаем концентрационных лагерей и чужих семей. Чужие люди его и спасли. И получился еврейский режиссер Полянский. И вот «Ребенок Розмари» об ужасе рождения дитяти. И о страшной силе Эроса.
А о мужчинах-трутнях у Феллини. Марчелло Мастрояни. «8 ½».