Пушкин предпочитал хорошеньких девиц. Жена - недурна. Этот факт не говорит о поверхностности поэта. И о легкомыслии тоже. Толстой советовал: одолело желание - иди в публичный дом. Непросто у Достоевского с женщинами. Лишь первая жена, Марья Дмитриевна, была миловидна, да оказалась истеричкой. Апполинария - вульгарна, груба. Иногда взгляд у нее «тупой» (сам Федор Михайлович об этом писал). Достоевский, очевидно, воспринимал женщин серьезнее, чем они заслуживают. Вернее, «интерпретировал» их иначе, чем тот же Пушкин.
Разница в отношении к женщине порождает интерпретации в отношении искусства к жизни. Природа - она ведь женского рода. Если мужчина - романтик, воспринимает окружающее с «прекрасной» стороны, то с женщинами ему легче. Воспринимающие мать-природу с ужасных, беспощадных сторон мучаются и с дамами. Ладно бы сами изводили себя. Подобные субъекты склонны истязать гражданок, хотя они этого не заслуживают. Папа Достоевский, поселившись после выхода в отставку в деревне, пил, развратничал, истязал крестьян. Не щадил женщин. Крепостные его убили. Из-за жестокости родителя, из-за его дурных наклонностей. Федор тяжело переживал.
Второй удар - несостоявшаяся смертная казнь. Самоистязания - были. Разгульная тайная жизнь - была (игрок). Сладострастные припадки (встреча с Панаевой). Нервные приступы. Он к женщинам, как и папа, покойный (только покруче). Они к нему - так же. Гоголь сладкое любил (описания природы у него великолепны, вкусны, словно варенье, чрезмерны). У Достоевского тоже страсть к сладкому (а описаний природы почти не оставил). Вот Пушкин любил описывать природу, делал это часто, гениально. Природные объекты служили поводом к философским раздумьям («Анчар»).
Чтобы творить «измывательства» над всем и вся, необходимо иметь богатырское здоровье, железобетонную нервную систему. Раньше мучился в восприятиях природы, переживал из-за женщин. А теперь стал прост. Зачем дергаться? Чего суетиться? Сладенькое для меня - красота окружающего мира.
Идем вверх, среди дубов, сосен. Светит солнце. Нет ветра. Чувствуется высота. И - хорошо. Стал любить цветы. И раньше «балдел» от петуний, от их изумительного запаха. Тут - розы: по обочинам дороги, на небольших полянках. Останавливаемся, любуемся. Средь деревьев появляются два солидных желтых дома. Два этажа, окна огромные. На них аккуратные занавески. Чувствуется - солидные люди проживают. Рассказываю И.: «В Массандре, во время Ялтинской конференции, была резиденция Сталина. После войны - правительственная дача. Как Кэмп-Дэвид у американских президентов. Позже - санаторий. Объект старались засекретить, и местечко получило название «Большая Сосновка».
И. начала говорить, что раньше - для начальства все удобства, а вот простой народ… Не люблю эти брюзжания. Злюсь: «Ну, и что «простой народ»? Кто его обижал? Если б начальство жрало в три горла - так войну не выиграли бы. Коллективизация - мобилизация мощностей для решения продовольственной проблемы перед войной. Есть странные люди - сражались за себя, за свою страну. И работали для этого зверски. «Начальство» за трудности должно ответить. Что, командиры поголовно дворяне были? Люди добывали победу, себя ради нее казнили. Не виноват никто. Свалят все на царя, на Генсека, а потом орут по-дурному. За собственные слабости сам народ должен ответить. Слабостей - море. К тому же дачи служебные никто не присваивал. Работаешь на посту - пользуйся. Сняли, на пенсию вышел - освободи помещение.
Дворец в Массандре сохранили - идем на экскурсию. Никто себе не захапал. А сейчас - оборзели от жадности! Жилье строили, дома отдыха были. Путевки профсоюзные силком навязывали».
Так удавалось перекрывать брюзжание супруги. Удивляло то, как образовывались новые так называемые «элиты». Быть «элитарным» - двойственно. Противно и приятно. Дед с бабкой и со стороны матери, и со стороны отца - черная, крестьянская кость. Отец выбился, и в душе моей поселилось чувство превосходства. Такой же, как остальные, но уже не тот. На пианинах, скотина, наяривает. Книжечки умные почитывает. Сын большого начальника.