Заставить смотреть все сны человека, записанные на магический диск. От младенчества и до кончины. Большинство персонажей - известные: мама, папа, братья, сестры. Однако образы родных неоднозначны, распадаются на «кусочки», расползаются на «слои», испаряются, как пленки с материальных остовов. У меня особенность: осязаемые образы меняются в сторону исчезновения. Допускаю иное: четкость приснившегося образа может многократно усиливаться, становиться четче. Но - не у меня. В моих снах зреют соком, красками цвета. Но это было давно.
Нынче сны блеклые, и цвет улетучивается так же, как и знакомые лики. На шестом десятке лет они не резкие, а тепловатые, насыщены тенями, и не страхом, а беспокойством. Ночные видения надоедают. Намекают на физическое несовершенство. Весь день суетишься, бегаешь, а уснешь - тебе мозг показывает то, что ты не пережил. Обидно. Бодрствование - тропинка в определенном направлении, компас - мозги. Уснул - открываются поля не исхоженного тобою. Смутные леса, тени людей, которых никогда не видел, легкие дуновения ветров, которыми в состоянии бодрствования дышать нельзя - отравишься.
Сон есть насмешка над самосознанием. Некто издевается над фихтеанским размышлением об абсолютном «Я». Оно временно, его дробят в мелкий песок неведомые ветра, таинственные дожди. Вот то, что человек окрестил «подсознательным». Еще одно: чем умнее человек, тем сильнее издевательства его снов. Если бы человеку дано было делить день на две части: прокручивание чувств и мыслей в бодрствовании и «просматривание» явившихся снов, то история, культура, наука - все было бы иным. Горе - не то! Счастье - не так! Радовались и грустили бы совсем по-другому. Поводов бы не было. Жизнь стала бы короткой и беспричинной (какова она и сейчас, по мне, скрываем эту истину под покровом так называемой «реальности»). Лохань образов и чувств, в которых мы, сонные, купаемся, чем-то напоминает реальное существование.
Уснув с ликом Шварценеггера, увидел серый денек и сосны. Земля сухая и серая, как в Крыму, усыпанная сухой хвоей и осколками ракушек. Сосны - редкие. Там, где море, - туман. Видны корпуса - одноэтажные бараки. Побелены. Окна - тусклые. Радости нет, но, поскольку тепло, то и отчаиваться не стоит.
Бредем в лесочке с О.Н., разговор о том, как кормят. Собеседник утверждает, что в домах отдыха не нужно заботиться о еде. Пришел - поел. Если жить в гостинице или снимать жилье - надо ходить по магазинам, варить и жарить. В так называемой «реальности» лицемерим: думаем одно, говорим другое. Бодрствуя, думал бы: «А мне-то что, у меня жена. Она сготовит». Вслух бы выдал: «Ем один раз в сутки. Могу поесть магазинные пельмени или сосиски, хотя они противные».
Во сне человек честен. Чувствует, что сон - это убыстренный процесс исчезновения. Врать нельзя. Так и говорю: «Еда в столовке может быть невкусной. Мне жена готовит только то, что люблю. Она никогда не варит на гарнир горох или свежую капусту. Никаких намеков на вареный лук».
Выходим к большому помещению. Конкретных людей нет, они присутствуют в виде теней. Одни лишь подразумеваются, другие видны неплохо. В зале, где намечается собрание, - гул голосов и мельтешение теней. О.Н. на моих глазах теряет очертания, превращается в тень. Мысль: «Зачем говорил с тенью о кормежке?»
Намеки на разумность подавляются силами сна. Громко провозглашается: «Доклад о южных курортах». И снова: «А я тело или тень?» Нужно зеркало. При всем многообразии проявлений сна не припомню зеркал. В этом сне, как обычно, нет даже зеркального осколочка. Не иду, лечу над землей. Выплываю во двор. Серую мглу разорвало слабое солнце. Машина. Дверь открыта. Сидит один из городских глав. Облик тяжел, наполнен плотно. Столь же не воздушны слова: «Не возьмешь меня, Моляков, не пытайся». И - самодовольный хохоток.
Вновь легкая мгла и сосны. Комната. Один. Беспокойство за билеты на самолет. Ведь не один - с семьей. Как добираться назад? Сарайчик. Старый моторный самолет из Алупки - в Симферополь. Там здание аэровокзала, каким оно было в пятидесятые годы прошлого века. Не помню, купил ли билеты на обратную дорогу, но полетел обратно в Алупку. Там - буфет. Беру жареные пирожки с яблоками. Тетка в белом колпаке: «Возьми вкусненькое». Вытаскивает два пышных пирога: «Цена такая же - девять копеек», - сообщает буфетчица. - «Сладкие?» - спрашиваю. - «Сладкие, но не такие, как яблочные, слабее в два раза», - ответ. - «Внутри что?» - интересуюсь. - «Растение - ырга, трава такая, растет в лесах Дальнего Востока».
Взять пироги не успеваю. Пальба, крики. Врывается красавец-мужчина в белом костюме: «Ограбление, давай деньги!» - это он буфетчице. Рядом - желто-коричневый «Мерседес». Откидывается багажник. Оттуда выскакивает маленький армяшка: «Арсен, сюда!» - командует бандит в белом. Меня - не замечают. Значит, окончательно дематериализовался. Исчезла и буфетчица. Прыгаю на крышку багажника. Там - лестница, вниз, в темноту. Бегу по ней и просыпаюсь.